Массовая и элитраная культура». «Восстание масс», Хосе Ортега-и-Гассета. Лекция. Формы культуры Хосе Ортега-и-Гассет о нашествии массовой культуры

В большинстве европейских обществ к началу 20 века сложились две формы культуры.

Высокая культура – изящное искусство, классическая музыка и литература – создавалась и воспринималась элитой.

Народная культура – сказки, фольклор, песни, мифы – принадлежала бедным. Продукты каждой из этих культур были предназначены для определенной публики, и эта традиция редко нарушалась. С появлением СМИ произошло стирание различий между высокой и народной культурой. Так возникла массовая культура. Культура становится массовой, когда ее продукты стандартизируют и распространяют среди широкой публики.

Массовая и элитарная культуры

Массовой культурой называют такой вид культурной продукции, которая каждодневно производится в больших объемах. Массовую культуру потребляют все люди независимо от места и страны проживания. Это культура повседневной жизни, представленная самой широкой аудитории по различным каналам, включая и средства массовой информации и коммуникации.

Истоки массовой культуры связаны с …

появлением в европейской литературе 17-18 веках приключенческого, детективного, авантюрного романа, значительно расширившего аудиторию читателей за счет огромных тиражей;

в 1870 г. в Великоб­ритании был принят закон о всеобщей обязательной грамотности, который позволил многим освоить главный вид художественного творчества 19 века – роман;

решающим оказался процесс, связанный с ростом городского населения. Возникали новые городские по происхождению жанры, они уже не были связаны ни с сезонными сельскими работами, ни с крестьянским бытовым укладом, ни с церковным богослужением, а были призваны удовлетворять собственно эстетические потребности человека. Среди массовых форм искусства преобладающее значение приобрели такие, которые ориентировались на отдых, развлечения, занимательное чтение.

Массовая культура проявила себя впервые в США на рубеже 19-20 веков. Феномен этот стал возможен благодаря всеобъемлющей массовизации жизни. Массовизация затронула все сферы жизни человека: экономику, политику, управление, общение людей. Причины выдвижения масс раскрыл Хосе Ортега-и-Гассет.

Хосе Ортега-и-Гассет о нашествии массовой культуры.

1929-1930 гг. в Испании опубликован труд Хосе Ортега-и-Гассета «Восстание масс». Восстание масс – это не революция, а нашествие, наплыв. Этот наплыв в разные сферы общества привел к сокращению дистанции между элитой и толпой создал ситуацию выравнивания, унификации ценностей. Ортега назвал это «феноменом стадности», что означает полный захват массами интеллектуальной, экономической, нравственной, художественной жизни (города переполнены, везде масса людей). Люди сосредоточились в городах, заняли все лучшие места. Толпа вышла на авансцену, стала главным персонажем. «Солистов больше нет, есть один хор», - заключает Ортега. Общество представляет собой единство большинства и мень­шинства. Масса - множество людей без особых достоинств.

Человек массы - это тот, кто не ощущает в себе никакого дара или отличия от всех. Меньшинство - группа людей, поставив­ших своей целью служение высшей норме. Человек массы – это состояние сознания, совпадение образа жизни, ценностей, целей. Он ощущает себя таким же, как все, и при этом он не удручен, а доволен. Масса навязывает свои эталоны жизни, желания и вкусы. Посредственность становится нормой.

Наступила эпоха выравнивания, когда культура, образ жизни, слабый и сильный пол имеют больше общего, нежели различного. В мире всего так много – товаров и услуг, - что человек постоянно находится в состоянии выбора и его возможности почти безграничны. Техника, знания, наука, искусство, досуг – все изменилось в геометрической прогрессии, стало грандиозным и избыточным. В материальной жизни масс многое изменилось к лучшему, повысились уровни благосостояния и комфорта. Отсюда беспрепятственный рост жизненных запросов и неблагодарность к тому, что облегчило его жизнь. Масса избалована, ей все дозволено, и она воспринимает это как должное, не задумываясь об истоках собственного благополучия.

Масса убеждена в том, что ее вкусы, желания, пристрастия должны быть приняты всеми. Никто не вынуждает ее взглянуть на себя со стороны, увидеть собственную неспособность к созиданию. Средний человек не способен управлять ходом цивилизации, т.к. не обладает даром предвидения. Для него характерна закупорка души, нечувствительность ко всему, что выходит за пределы его личного благополучия. Образование его вполне достаточно, но сознание наполнено «словесным мусором», мешаниной прописных истин, которые он всем показывает, утверждая право на пошлость и заурядность. Примета массовой культуры – тирания интеллектуальной пошлости. Она проникает во все сферы человеческой жизни. Масса предпочитает метод «прямого действия» Это означает диктат насилия, презрительное отношение к диалогу, терпимости, милосердию. «Масса не уживается ни с кем, кроме себя. Все, что не масса, она ненавидит смертно».

Психологический строй человека массы определяется такими чертами:

1. врожденное ощущение легкости и обильности жизни, лишенной препятствий и огорчений;

2. чувство собственного превосходства, высокое самомнение;

3. все вышеперечисленное вызывает в человеке массы желание господствовать, поучать, навязывая всем свои безоговорочные суждения. Он живет в изобилии благ, не заботясь о трудностях, не ощущает и обязанностей. Ортега называет такой тип человека «самодовольным недорослем».

Подобные идеи о наступлении «эры масс» высказывал французский психолог и социолог Гюстав Лебон в 1898 г. В книге «Психология народов и масс» он раскрыл особенности массового общества. Он рассматривал психологию толпы, особенности ее поведения и умонастроений. В толпе снижается чувство личной ответственности, человек обретает анонимность и дает волю своим инстинктам. Толпа особенно восприимчива к внушению, проявляя неудержимую стремительность действий. У человека в толпе обнаруживается склонность к буйству, свирепости, но также к энтузиазму и героизму. В интеллектуальном отношении толпа всегда ниже отдельного человека, но настроения обладают огромной силой.

В дальнейшем развитию массовой культуры способствовало:1) в 1895г. - изобретение кинематографа; 2) в середине XX в. - возникновение поп-музыки.

Огромным спросом в массовой культуре пользуется литературная продукция и ху­дожественные романы. Решающую роль для формирования массовой культуры сыграло кино, радио, т.к. кинематограф - фундамент эстетических принципов массовой культуры. Он вы­работал способы привлечения зрителей, главным стало культи­вирование иллюзий. Особое качество массовой культуры - спо­собность избавлять потребителя от всяких интеллектуальных усилий, проложив для него короткий путь к удовольствию. Признаки массовой культуры :

1) серийный характер продукции;

2) примитивизация жизни и отношений между людьми;

3) развлекательность, забавность, сентиментальность;

4) натуралистичное изображение определенных сцен;

5) культ сильной личности, культ успеха. Положительные стороны массовой культуры:

1) широкий спектр жанров, стилей;

2) удовлетворение требований многих слоев общества. Отрицательные стороны массовой культуры:

1) массовая культура зависит от идеологической политики;

2) носит развлекательный характер;

3) небольшое количество произведений составляет вопрос о цели и смысле жизни, ее ценностях;

4) далеко не все произведения выполнены на высоком профес­сиональном уровне и обладают эстетической ценностью;

5) формирует массовое мировоззрение с некритичными убеж­дениями и взглядами.

Итак, понятие массовая культура характеризует особенности производства культурных ценностей в современном индустриальном мире, их массовое потребление по аналогии с поточно-конвейерной индустрией. Массовая культура мифологизирует человеческое сознание, мистифицирует реальные процессы, происходящие в природе и человеческом обществе. Целью ее является не столько заполнение досуга и снятие стресса человека, сколько стимулирование потребительского сознания у человека. Все это создает личность, которая достаточно легко поддается манипулированию. Происходит манипулирование человеческой психикой и эксплуатация эмоций и инстинктов подсознательной сферы чувств человека (чувства одиночества, вины, враждебности, страха и т.д.). Массовая культура ориентируется не на реалистические образы, а на искусственно создаваемые образы и стереотипы, что стимулирует идолопоклонство. Ее главной социальной функцией является иллюзорно-компенсаторная: приобщение человека к миру иллюзорного опыта, несбыточных грез.

В качестве оппозиции к массовой культуре выступает элитар­ная культура, основная задача которой - сохранить в культуре творческое начало, формировать ценности и создавать новые эстетические формы. Понятие «элитарного» искусства в противовес «массовому» вводится в оборот в конце 18 века. Разделение художественного творчества на массовое и элитарное проявилось в концепциях романтиков. У романтиков элитарное несет знак избранности, образцовости. Классическое отождествлялось с элитарным и образцовым. Творческая элита - динамическая социокультура образования, малочисленная, но влиятельная. Это люди активные, ярко одаренные, способные к созиданию новых форм. Все, что они создают, пугающе ново, ломает существующие стереотипы и правила и осознается обществом как нечто враждебное. Ортега-и-Гассет называет их «аристократами». Аристократ – это человек высокой духовности, требовательности к себе, благородный в отношениях с другими, морально стойкий и ответственный, имеющий потребность в духовном совершенствовании и творчестве. Ортега излагает свои взгляды на аристократизм в работах «Бесхребетная Испания» и «Размышления о Дон Кихоте». Духовная элита – это ее гордость. Общество, лишенное аристократии, теряет авторитет и достоинство. Страна, лишенная аристократии духа, лишается культурного образца, который становится духовным ориентиром.

Элитарная культура разнообразна, разнонаправлена, с высоким процентом сложного эксперимента. Порождает и открытие, и побуж­дение, но только она способна порождать новое.

Массовая культура не признает такого элитарного типа культуры, отказывая ему в элитарности и в культурности, и оценивает его как непрофессионализм, антигуманность, бескультурье. Массовая куль­тура - это особый феномен, у нее свои законы возникновения и раз­вития форм. Она предпочитает однообразие и повторение, обладает избирательной памятью. Однако массовая культура является обяза­тельной составляющей любого культурно-исторического процесса, она имеет свои законы.

Классическая культура - среднее между элитарной и массовой культурой. По способу создания классическая культура элитарна, однако в процессе освоения обрела черты массовости.

» Ортега-и-Гассет: массовый человек.

© Г. Ю. Чернов

Сущность культурцентристского (ортегианского) подхода к массовым явлениям

Испанский философ X. Ортега-и-Гассет явился если не создателем, то ярчайшим выразителем иного, нежели у Г. Тарда, Г. Лебона и их последователей, теоретического подхода к социально-массовым явлениям, который может быть обозначен как этико-эстетический или культурцентристский. Данный подход играл роль подхода-активатора начиная с 30-х годов XX века, и его формирование было связано как с определенной реакцией на развертывание процессов всесторонней массовизации в развитом индустриальном обществе, так и с дальнейшим развитием ряда идей Конфуция, Платона, Ф. Ницше и других мыслителей.

Сущность культурцентристского подхода состоит в рассмотрении тех или иных социальных и антропологических явлений с позиций полноценного функционирования феномена культуры. Названный подход базируется на следующих положениях: 1) признании решающей роли культуры в процессе общественного воспроизводства; 2) стратификации основных человеческих типов в культуротворческом срезе, то есть с точки зрения их роли в процессах производства, сохранения и передачи культуры.

Согласно Ортеге-и-Гассету, при нарушении «динамического равновесия» между массой и элитой, когда масса ниспровергает элиту и начинает диктовать свои «условия игры», возникает угроза деградации всех «надстроечных» сфер: политики, науки, искусства и др. Такое «вертикальное вторжение варварства» (В. Ратенау и X. Ортега-и-Гассет) угрожает цивилизации если не гибелью, то вырождением. Опасность такого рода возникает, по мнению испанского философа, на рубеже XIX-XX веков с выходом на арену истории относительно нового типа человека. Именно его, «человека массы», X. Ортега-и-Гассет сделал главным «персонажем» блестящего по форме философского эссе «Восстание масс» (1930). Введение этого понятия открывает простор для осмысления проблем «элемент массы», «латентная (потенциальная) масса», а также во многом создает основу для формирования нового, нетрадиционного подхода к изучению социально-массовых явлений.

У Ортеги речь идет об определенном типе человека, а не об общественном классе. Он делает специальную оговорку, что деление общества на массы и избранное меньшинство - это деление не на социальные классы, а на типы людей, это совсем не иерархическое различие «высших» и «низших»: в каждом классе можно найти и «массу», и настоящее «избранное меньшинство». Массовый тип, «чернь», псевдоинтеллектуалы преобладают ныне даже в традиционно элитарных группах, и наоборот, среди рабочих, считавшихся раньше типичной «массой», нередко встречаются характеры исключительных качеств (127, № 3, с. 121-122).

Принадлежность к массе - признак чисто психологический, вовсе не обязательно, чтобы субъект физически к ней принадлежал. Масса - это множество людей без особых достоинств, ее элемент - средний, заурядный человек. Но не только лишь отсутствие талантов делает личность «человеком массы»: скромный человек, осознающий свою посредственность, никогда не почувствует себя членом массы и не должен быть к ней отнесен. Человек массы - тот, «кто не ощущает в себе никакого особого дара..., чувствует, что он «точь-в-точь, как все остальные» и притом нисколько этим не огорчен, наоборот, счастлив чувствовать себя таким же, как все» (127, с. 120-121). Необходимые черты его - самодостаточность, самодовольство: в отличие от человека элиты, предъявляющего к себе строгие требования, он всегда доволен собой, «более того, восхищен», не знает сомнений, с завидным спокойствием «пребывает в глупости» (там же, с. 143). К массе духовно принадлежит тот, кто в каждом вопросе довольствуется готовой мыслью, уже сидящей в его голове. Ему не дано проектировать и планировать, у него ограниченные творческие возможности, нет подлинной культуры, в решении споров он игнорирует основные принципы разума, не стремится держаться истины. Сложность, многогранность, драматизм бытия либо недоступны, либо пугают его; идеи, которые он приемлет, имеют цель раз и навсегда отгородиться от сложностей окружающего мира готовыми объяснениями, фантазиями, дающими иллюзию ясности и логичности. Массового человека мало беспокоит, что идеи могут быть неверны, ведь это просто окопы, где он спасается от жизни, или пугала, чтобы ее отгонять (там же, № 3, с. 139-140). Люди элиты - это люди «великого пути», пришедшие в этот мир созидать, творить, те, кто требователен к себе, берет на себя «труд и долг», а человек массы - тот, кто живет «без усилий, не стараясь себя исправить и улучшить, кто плывет по течению» («малый путь») (там же, № 3, с. 121).

Итак, ведущими признаками «человека элиты» являются компетентность, высокий профессиональный и культурный потенциал, самосовершенствование, творчество, «служение» как осознанный выбор, а «человека массы» - теоретическая «заскорузлость», иллюзия самодостаточности, отсутствие стимула к саморазвитию, самодовольное «пребывание» в глупости, «вожделение». Первый исповедует ценности творчества, познания как служения общенациональным, общечеловеческим задачам, второй же привержен ценностям потребления, не выходит, в целом, за перспективу собственного одномерного существования. Цивилизация интересует его не сама по себе, а лишь как средство удовлетворения растущих вожделений.

В XX веке такого рода масса резко активизировалась; не претендуя до этого на роль теоретика, социального лидера, «массовый человек» осуществляет ныне подлинную экспансию в сферах политики и культуры, требующих специальных качеств: «... нет такого вопроса общественной жизни, в который он не вмешался бы, навязывая свои мнения, - он, слепой и глухой», «... для наших дней характерно, что вульгарные, мещанские души, сознающие свою посредственность, смело заявляют свое право на вульгарность» (там же, № 3, с. 139-140). Нечто подобное отмечал и Ф. Ницше, указывавший, что «массовый человек» разучился скромности и раздувает свои потребности до размеров космических и метафизических ценностей, и этим вся жизнь вульгаризируется (120, с. 46). Масса давит все непохожее, личностное, избранное. И государственная машина, и культурно-идеологическая сфера оказываются в ее власти: повсюду торжествует человек массы, и видимый успех могут иметь только течения, проникнутые его духом и выдержанные в его примитивном стиле (127, №3, с. 121).

Современным олицетворением, апофеозом «человека массы» является так называемый «специалист», человек, в совершенстве знающий какую-либо одну науку, свой крохотный уголок Вселенной, но абсолютно ограниченный во всем, что выходит за его пределы. В политике, в искусстве, в социальной жизни, в остальных науках он придерживается примитивных взглядов, но излагает и отстаивает их с авторитетом и самоуверенностью знатока, не принимая возражений людей компетентных - «амбициозность полуобразованности » (там же, № 3, с. 121-122).

Главными причинами скачкообразных изменений в поведении масс Ортега-и-Гассет считает разрушение традиционных форм доиндустриальной жизни, «рост жизненной силы» современного общества, проявляющийся через взаимодействие трех факторов: экспериментальной науки, индустриализации (их он объединяет под именем «техники») и либеральной демократии. Достижения «техники» привели к невиданному для прежних эпох росту возможностей как общества, так и отдельного человека - расширению его представлений о мире, скачкообразному подъему уровня жизни всех слоев населения, нивелировке состояний. К экономической обеспеченности присоединяются «физические блага», комфорт, общественный порядок.

Все это сопровождается резким ростом населения Европы (за 1800-1914 годы - со 180 до 460 миллионов человек); целый человеческий поток обрушился, по выражению испанского философа, на поле истории, «затопляя его». Существенно здесь то, что у общества не хватило ни времени, ни сил для приобщения в достаточной мере этого «потока» к традиционной культуре: школы успевали преподать лишь внешние формы, технику современной жизни, научили пользоваться современными аппаратами и инструментами, но не дали понятия о великих исторических задачах и обязанностях, унаследованных сложных, традиционных проблемах, о духе (там же, № 4, с. 135-136).

Ортега-и-Гассет пишет: «Мы живем в эпоху всеобщей нивелировки: происходит выравнивание богатств, прав, культур, классов, полов» (там же, с. 136). Уже с конца XVIII века идет процесс уравнения прав, ликвидации наследственных, сословно-классовых привилегий. Постепенно суверенитет любого индивида, «человека как такового», вышел из стадии отвлеченного идеала и укоренился в сознании заурядных людей. И здесь произошла метаморфоза: магический блеск идеала, ставшего действительностью, потускнел. Формальное равенство прав и возможностей, не подкрепленное ростом равенства фактического (то есть нравственного, культурного), самосовершенствованием, правильным пониманием соотношения общественных прав и обязанностей, привело не к реальному росту, а лишь к росту амбициозности, претензий «массового человека». Эта амбициозность укрепляется растущей полуобразованностью, иллюзией знания, «варварством специализации». Итак, внешние ограничения практически во всех сферах жизни для «большинства» оказались сняты. Но, как верно отмечает П.П. Гайденко, «...снятие внешних ограничений превращается в полный произвол индивидуальных вожделений, если человек не знает ограничений внутренних, не умеет и не хочет «укорачивать самого себя» (25, с. 165). Именно таков «человек массы» нового образца, которого открывшиеся возможности не улучшили, а превратили в подобие избалованного ребенка, полного вожделений и невнимательного, неблагодарного к источнику их удовлетворения.

Массовый человек утверждает свое равенство (точнее, дарованное ему право) не путем восхождения к высотам культуры, самосовершенствования, а путем низведения до себя окружающего его социума. Все эти новые блага и возможности он получает как готовый результат, подарок, не имея представления о процессе, о цене. Вокруг возникает множество новых соблазнов. Уверенность в своем праве получать, амбициозность полуобразованности, «комплекс самодостаточности» порождают в нем иллюзию фантастического всемогущества, вожделения будят к действию: потребовать свою долю общественных благ, даров цивилизации, причитающихся в силу специфически понимаемого «равноправия».

Нахождение «единомышленников», осознание себя частью мощного социального новообразования усиливает амбиции «человека массы», и он жаждет перестроить мир по собственному сценарию. Главная особенность этого сценария: цивилизация не надстраивается, а должна служить средством, инструментом удовлетворения текущих соблазнов, вожделений; элита нужна лишь постольку, поскольку обслуживает такого рода функционирование цивилизации в интересах массы - по принципу «хлеба и зрелищ».

Рассматривая социально-культурную структуру социума, Ортега-и-Гассет фактически выделяет не два, а три его слоя: массу, элиту и промежуточный тип, условно «скромных тружеников». От массы их отличает именно скромность, самокритичность, большая осмотрительность в рассуждениях и действиях, неамбициозность, неагрессивность («мудрая пассивность»). То есть, по этико-психологическому складу этот тип приближается к духовной элите. Но в культурно-профессиональном, интеллектуальном, эстетическом планах между ними есть еще серьезная граница. Сознание людей этого типа, как и «человека массы», функционирует почти исключительно на обыденном, а не на теоретическом уровне, столь же склонно к упрощению, иллюзорности, хотя и включает критический, разумно-консервативный элемент. В «спокойные» для общества эпохи «скромный труженик» является его стабилизирующим элементом. Ему есть что терять: на своем социальном уровне он достаточно квалифицирован, обладает определенной профессиональной гордостью, стабильным жизнеобеспечивающим достатком, его не грызут сиюминутные вожделения и зависть.

Однако в переломные, кризисные эпохи «скромный труженик» легко увлекается в общий поток радикализмом массы, может временно смешиваться с ней. Различия между человеком массы и «средним элементом» поможет нам уяснить и тонкое наблюдение Н.А. Бердяева: «...плебейский дух есть дух зависти к аристократии и ненависти к ней. Самый простой человек из народа может не быть плебеем в этом смысле. И тогда в мужике могут быть черты настоящего аристократизма, который никогда не завидует, могут быть иерархические черты своей собственной породы, от Бога предназначенной» (18, с. 136).

Во все эпохи происходит, по сути дела, своеобразная борьба между массой и элитой за преобладающее влияние на этот «средний элемент». Сейчас, в эпоху глобального стресса, отставания «человеческих качеств» от быстротечных изменений, новых требований времени (А. Печчеи) вопрос о социальном лидерстве, казалось уже решенный опытом веков в пользу элиты, поставлен вновь. Ориентиры развития цивилизации могут быть деформированы в ходе такой «перестановки», приобрести взамен творчески-поступательного инструментально-потребительский характер, в перспективе - мещански-застойный, что ведет, помимо всего, к ресурсно-экологическому коллапсу.

Впрочем, по мнению В.Ф. Шаповалова, мы впали бы в иллюзию социального титанизма, потребовав от массы, от большинства населения (включая и «скромных тружеников») постоянно находиться в состоянии ответственности за человечество, за страну, за общечеловеческое будущее. Рядовой человек предпочитает «просто жить», реализовывать себя в разнообразных сферах деятельности и досуга (173, с. 38). В этом нет трагедии, пока соблюдена мера «моего» и «общего» и пока существует подлинная духовная элита.

Проблема элиты или аристократии в буквальном, а не историческом, классовом смысле, одна из самых античных. Чувствуем ли мы хоть йоту фальши, читая строки Платона об идеальном государстве: «...ничтожные вожделения большинства подчиняются там разумным желаниям меньшинства, то есть людей порядочных» (129, с. 203)? Ясна и чеканна и мысль Н.А. Бердяева: «Аристократия, как управление и господство лучших, как требование качественного подбора, остается на веки веков высшим принципом общественной жизни, единственной достойной человека утопией» (18, с. 124).

Оптимальное развитие общества, вероятно, требует и соблюдения следующих принципов: 1) подбора, выдвижения и правления наилучших социально-духовных элементов, действительной элиты; 2) эволюции (перетекания) средних и низших слоев социума в элитарном направлении через подъем их духовного уровня. «При этом, - по словам Н.А. Бердяева, - в историческом плане следует помнить, что народные массы выходят из тьмы и приобщаются к культуре через выделение аристократии и исполнение ею своей миссии» (там же, с. 131-132).

И Ортега-и-Гассет, и Бердяев призывают не смешивать духовную элиту с сословной, наследственной аристократией - представители исторической аристократии могут стоять очень низко в духовном отношении, быть настоящими «людьми массы», лучшие же представители духовной аристократии часто не выходят из аристократических слоев. Избранная часть исторической аристократии, впрочем, долгое время играла роль духовной элиты; например, рыцарство, лучшая часть русского дворянства - эти веками формировавшиеся душевные типы, наделенные чертами благородства, щедрости, жертвенности, чести. Но наследственная аристократия имеет тенденцию к вырождению, к кастовой замкнутости, изоляции от реалий. Отвратительны аристократическое чванство, пренебрежительное отношение к простому народу, измена предназначению давать от своего избытка, борьба за сохранение незаслуженных привилегий.

Не следует смешивать духовную элиту и с политической, хотя последняя и может содержать в себе духовно значимые элементы. В истории общественной мысли идея совпадения духовно-нравственной и правящей элиты берет начало не только в европейском регионе в эпоху античности, но и на Востоке. Достаточно вспомнить идеал «совершенного человека» - правителя «цзюнь-цзы» Конфуция, разменянный позднее «на мелкую монету» эпигонами официального конфуцианства (23, с. 261-262). Однако в исторической практике такое совпадение являлось до сих пор скорее исключением, чем правилом.

Тем более не определяет принадлежность к массе или элите материальное положение, ибо самый богатый и самый влиятельный человек может оставаться культурным ничтожеством, а носитель самобытной высокой культуры - жить на грани нищеты (173, с. 35). Духовная аристократия, духовная элита выходит из какой угодно среды, рождается (формируется) в порядке «индивидуальной благодати» (18, с. 136).

Значение этого хрупкого «озонового» слоя трудно переоценить: от наличия духовной элиты и ее качеств зависит судьба народа и человечества. Через нее в другие слои проникают духовность и гражданственность. В.Ф. Шаповалов указывает на ряд признаков этого слоя, помимо уже названных и выделенных X. Ортегой-и-Гассетом:

Духовная элита есть носительница высокой культуры, не связывающая свое бытие с претензиями на высокое материальное вознаграждение;

Существование ее основывается, прежде всего, на осознании самоценности культуры, которая является «наградой сама по себе»;

В ней нет и не должно быть идолопоклонства - ни перед властью, ни перед народом. Только такая элита может рассчитывать на соответствующую общественную оценку, свободную от подозрений в корыстолюбии и, благодаря этому, способна реально оказывать воздействие, в том числе и нравственное, на жизнь общества (173, с. 35-38).

Важным признаком духовной аристократии является и то, что она выступает в качестве носителя, проводника не только национального, но и общечеловеческого социального и исторического опыта. Знание прошлого, ощущение себя в историческом времени придают ей устойчивость, служат источником ее духовной силы в самые трудные времена, в кризисные и переломные эпохи, выводящие из равновесия «средний элемент» («скромных тружеников») и провоцирующие рост экстремизма «человека массы».

Духовная элита должна бы занять место социального лидера или социального арбитра, давая экспертную оценку решениям власти, явлениям общественной жизни. При этом, если мечта Платона о прямом управлении государства «философами» не становится явью, необходимо дистанцирование, автономия духовной элиты от власти.

К сожалению, наш век оказался жестоким по отношению к духовной аристократии. Это проявилось и в исступленно-самоубийственном истреблении, и в вытеснении элиты революционным «самодержавным народом», деспотами-диктаторами, в попытках создания альтернативной «элиты-служанки». Духовная элита оказывается как бы лишним элементом в массовом обществе, массовой культуре Запада; сохранить себя физически интеллектуалы могут только «встраиваясь» в определенное сугубо прагматическое «прокрустово ложе», действуя в качестве придатка «общества потребления».

Итак, в соответствии со сказанным ранее, с позиций представителей культурцентристского подхода масса может рассматриваться как качественно низший слой социума, чьи жизненные потенции и потребности практически не выходят за рамки «чистого бытия», простого и расширенного потребления. И если теоретически предположить, смоделировать доминирование этого элемента в регулятивной (политика, общественные связи) и духовной сферах, в сфере массовых коммуникаций, то резонно предположить и вытекающее из этого измельчание, выхолащивание содержания деятельности этих сфер и общественных связей.

Увы, но практика, похоже, развертывается в описанном выше направлении. Мерилом оценки произведений культуры все больше выступает их популярность, коммерческий успех, налицо гипертрофия развлекательной функции искусства по отношению к развивающей.

В политике все явственнее дает о себе знать проблема гипердемократии. Встает вопрос: возможно ли решение проблем будущего страны, человечества арифметическим большинством индивидов (одно дело - защита коренных материальных интересов, другое - выбор стратегии развития общества)? X. Ортега-и-Гассет пишет о вытеснении представителей квалифицированных меньшинств из сферы политики, выдвижении массой себе подобных политиков, что является весьма характерным и для современной политической жизни России. Такого рода власть, как правило, живет нуждой сегодняшнего дня, но не планами будущего: ее деятельность сводится к тому, чтобы «как-то увертываться от поминутных осложнений и конфликтов: проблемы не разрешаются, а лишь откладываются со дня на день... даже с тем риском, что они скопятся и вызовут грозный конфликт» (127, № 3, с. 135). И «человек массы», и его власть живут фактически по одному принципу: «После нас хоть потоп!», и тот и другая - временщики, готовящие безрадостное будущее новым поколениям.

Масса нередко легко расстается с элементами свободы ради благ, реальных или обещанных в перспективе, в пользу государства, что служит основой для утверждения этатизма и тоталитаризма. Последнему способствует и эгалитаристский, не терпящий и не понимающий много-качественности, многообразия, дух массы. Господство массы, олицетворяющей функционально-потребительскую сторону жизни общества - необходимую, но не достаточную с позиций полноценности человека и человечества, - может осуществляться в разных формах. Как ни парадоксально это звучит, но внешне демократический и тоталитарный режимы могут иметь тождественное сущностное наполнение.

Элитарное или аристократическое начало (то есть подбор высокоморальных, компетентных и талантливых для управления, санкционированный обществом приоритет подлинно лучших) является необходимым условием для устойчивого развития любого общества. Но как соотносится с ним начало демократическое? Н.А. Бердяев считает эти два начала противоположными, метафизически враждебными и взаимоисключающими, ибо дух демократизма несет в себе величайшую опасность для аристократически-элитарного начала: «Метафизика, мораль и эстетика количества хотели бы раздавить и уничтожить всякое качество, все лично и соборно возвышающееся» (18, с. 140), его царство - царство худших, а не лучших, и, значит, есть опасность для прогресса, «качественного повышения человеческой природы» (там же, с. 140).

Другая опасность «демократического» духа, демократии как формы власти состоит в том, что верховным началом жизни народа фактически провозглашается его собственная воля, независимо от того, на что она направлена, каково ее содержание. «Народная воля, - отмечает Н. Бердяев, - может захотеть самого страшного зла, и демократический принцип ничего не может возразить против этого». В этом принципе нет гарантии того, что его осуществление «не понизит качественный уровень человеческой жизни и не истребит величайшие ценности» (там же, с. 160).

Причины торжества «демократической метафизики» в XX веке заключаются, по Бердяеву, в утрате истоков духовной жизни, духовном упадке человечества (рост демократизма идет параллельно «выветриванию души»), в росте скептицизма и скептической общественной гносеологии: если нет правды и истины, то будем признавать за них то, что признает большинство, если они есть, но я их не знаю, опять остается положиться на большинство. «... Чудовищно, - восклицает Бердяев, - как люди могли дойти до такого состояния сознания, что в мнении и воле большинства увидели источник и критерий правды и истины» (там же, с. 169).

Теоретическими основами «демократизма» является и социологический номинализм, рассматривающий народ и народную волю как некую механическую сумму. Однако из арифметического суммирования воли всех не получается всеобщей воли. Народ, по Бердяеву, есть иерархический организм, в нем каждый человек есть разностное существо, неповторимое в своей качественности, он не есть человеческое количество, человеческая масса. Поэтому всеобщее голосование - негодный способ выражения качеств в народной жизни. Меньшинство или даже один человек может лучше, точнее, по мнению философа, выразить волю и дух народный, и на этом основано значение великих людей в истории (там же, с. 161-163).

Самодовлеющее демократическое начало без сочетания с началом элитарным в ситуации социокультурной активизации общности «людей массы», делегирующих в демократические институты парвеню-бюрократические, популистские элементы, может оказаться деформирующе-разрушительным с точки зрения перспектив развития цивилизации.

X. Ортега-и-Гассет показывает современного массового человека как социально-исторический феномен, который, однако, возник не вдруг, как Афина из головы Зевса. Изменения в социуме - процессы окончательного становления индустриального общества, урбанизация, демократизация, секуляризация сознания и другие - не породили, а скорее пробудили уже существовавший в прежние времена, но доселе невостребованный, малопрестижный социокультурный тип, устрашающе деятельный в рамках своего ограниченно-одномерного жизненного проекта.

Общая демократизация жизни дает различные результаты: с одной стороны - широкое приобщение народных низов к азам культуры и рост их образованности, а с другой - «обмеление» культуры и превращение в эталонный ее «лубочного» варианта. Последнее из «болезни роста» общества, временной тенденции может перейти в доминанту развития. Происходит, по сути дела, становление новой культурной среды, в которой подлинной культуры все меньше.

Старые перегородки, механизмы защиты элитарной культуры (не столько сословной, сколько - в лучших своих образцах - национальной, общечеловеческой), ее воздействия на низы были с неизбежностью разрушены. Это касается, в первую очередь, закрытого сословного характера элиты, ее неограниченного господства, религиозного способа регулирования социальных нормативов низов. Ныне духовная элита оказалась беззащитной перед натиском масскульта, то есть, в духе представлений Ортеги, культуры, формируемой на основе ценностей «массового человека».

В тех современных обществах, где в силу традиций, эволюционного характера переходных процессов удалось найти формы сочетания демократического и элитарного начал, где государственные институты реально покровительствуют «высокой культуре», мы видим некий симбиоз двух культур, но все же практически всегда с преобладанием «массовой». При революционно-разрушительной, быстротечной форме перехода, сопряженной с коренной ломкой традиций, ликвидацией старой элиты, питательная среда для становления массовой эрзац-культуры много шире.

Следует помнить, что радикальное деление общества на массу и элиту достаточно условно. Даже в относительно чистом виде эти социальные типы крайне малочисленны, если не единичны. Так же, как в душе большинства людей, мы видим дихотомию добра и зла, борьбу доктора Джекила и мистера Хайда, так и конкурирующие системы ценностей оставляют на ней свои отпечатки. Далеко не всегда личность обладает достаточной внутренней зрелостью для собственного однозначного выбора, тем более нонконформистского. В такой ситуации множество «скромных тружеников», очевидно, испытывают растерянность и находят критерий истины в мнениях большинства. Фетишизация жизненного успеха «человека массы», этого нового мифологического героя (в России 90-х он известен под именем «нового русского»), насаждение доныне все же стыдящейся себя вульгарности, как нормы жизни, может встречать молчаливое неодобрение, скрытую иронию у «скромного труженика», но мало-помалу идет и смещение ценностей, если не в первом поколении, то у потомков. Сообщество «людей массы», прививая новообращенным свою систему ценностей, ширится за счет бывших «скромных тружеников» и их потомства, формирующегося в новой социокультурной среде, на новых «идеалах». Так масса из второсортного фрагмента общества поднимается до большинства, а затем захватывает «командные высоты» в обществе через институты демократии.

Отвлекаясь от общемировых масштабов, ненадолго всмотримся в лицо российской власти образца 90-х годов. Представляется, что редкий политик или государственный чиновник «новой формации» - не открытый и явный «человек массы» или «недолго колеблющийся», спешащий реализовать счастливую возможность удовлетворения своих материальных вожделений, тщеславия; имморализм, коррупция стали в эту эпоху как бы негласными стандартами деятельности управленческой касты, а слова о служении Отечеству не более, чем ритуальными фразами. Подобную ситуацию можно было бы охарактеризовать как апофеоз «массового человека» - его идеология живет и побеждает на всех этажах общества, власть не просто не оппозиционна масс-культуре, «человеку массы», она сама плоть от его плоти.

Возвращаясь к идеям X. Ортеги-и-Гассета, отметим наиболее ценное с точки зрения анализа социокультурных изменений, наметившихся в западном обществе уже к 30-м годам XX века, а также с точки зрения оформления основных положений ортегианского варианта культурцентристского подхода.

Ортега указал на опасность, угрожающую обществу со стороны активизировавшегося К началуXX века дисперсного морально-интеллектуального сообщества «людей массы», дал критерии диагностики данного социального типа, что позволяет нам под новым углом зрения взглянуть на проблему социально-массовых явлений.

С позиций политико-ориентированного и социально-психологического подходов массовое сознание есть феномен, продукт массового взаимодействия: контактного или опосредованного, спонтанного, случайного или сознательно формируемого, особенно через информационную политику. Социальный психолог склонен интерпретировать массу как коллективное сопереживание, политик - как суммарного идеализированного оппонента власти (абсолютная однородность массы с точки зрения проблем управления была бы идеалом) (178, с. 13). И в первом и во втором случаях мысль исследователя движется по оси от социума к индивидууму, акцент делается на воздействие институтов, коллективных взаимодействий на индивидуальное сознание. Массовое сознание мыслится, прежде всего, как продукт социума, теряет непосредственную связь с индивидуальным. Отличительной же чертой культурцентристского (ортегианского) подхода является обращение к проблеме массового в противоположной системе координат - рассмотрение характерных типов индивидуального сознания, сходных по содержанию и принципам функционирования, позволяющее выделить в качестве основных массовый, элитарный, промежуточный типы сознания.

В этой связи, принимая во внимание ряд идей X. Ортеги-и-Гассета, а также реалий социальной структуры и социальной жизни современных обществ, в которой во все возрастающей степени дает о себе знать императив культуры, считаем необходимым сделать обязательным элементом исследования социальной структуры анализ социокультурной стратификации, понимаемый как анализ соотношения основных типов индивидуальной культуры. В качестве основных типологических единиц такого варианта членения общества с целью изучения наиболее важных характеристик его состояния мы предлагаем использовать ранее описанные в данной работе культурно-антропологические типы: представитель духовной элиты, «скромный труженик», «человек массы».

Главными критериями социокультурной дифференциации выступают этический (ценностный) и когнитивный (предполагающий установку на истинное или иллюзорное, «правдоподобное» постижение мира, тот или иной вариант организации и качеств мышления). Причем в каждом из указанных выше типов Ортега выделяет и подчеркивает именно этическое ядро, систему ценностей, служащих жизненным ориентиром. «Человек массы» - это не марионетка, не случайный заложник толпы, массового действа, не только подход пропаганды и рекламы. Не отрицая роли социально-исторических факторов в выходе на передний план этого типа, Ортега-и-Гассет отводит этим факторам роль благоприятного фона скорее не возникновения, а именно развертывания его, он рисует «массового человека» в его активном, экспансионистском воздействии на общество, как субъекта формирования «массовой субкультуры» - старой, как мир, и новой лишь в масштабах своей агрессии, расползания в обществе. Ортега указывает на возникновение опасной тенденции к превращению этой, вульгарной по сути, субкультуры в эталонную, нормативную.

Определенные перспективы открывает интеграция различных подходов. Исходя из излагаемых здесь идей, синтезируя их с рядом положений Г. Тарда, Л. фон Визе и других, можно высказать предположение о том, что «массовый человек» («люди массы») есть современная форма потенциальной, латентной массы и служит ядром, ферментом массы актуальной, действующей. Полагаем, что содержательные характеристики данного индивида - субъекта массового сознания и поведения будут сохранять относительную стабильность (с известными поправками при перемене форм взаимодействия), и ближайшей задачей является создание идеальной модели «человека массы», включающей типичные варианты поведения, механизмы познавательно-практической деятельности (ценностномировоззренческая сторона уже довольно полно описана X. Ортегой-и-Гассетом).

Определение наиболее общих понятий «социальная масса» и «массовое сознание» с позиций культурцентристского подхода начнем с выделения главных признаков, характеристик массы.

Говоря о социальной массе вообще, следует указать на два присущих ей признака: 1) включение в ее состав множества индивидов; 2) относительную однородность характеристик последних. Оба признака одинаково важны и неразрывны. Самое общее определение массы может звучать так: «Масса - это система, состоящая из множества однородных элементов» (индивидов с гомогенными характеристиками сознания и поведения). Разумеется, эта однородность не может быть абсолютной, но она обязательно должна быть связана с той гранью объекта, которая является предметом нашего исследования. Дальнейшее уточнение этого определения зависит от избранного исследовательского подхода. В контексте социально-психологического подхода, масса - это множество взаимодействующих лиц с ослабленными личностными свойствами и доминантой коллективного сопереживания, то есть обусловленного «взаимозаражением» членов контактной массы единства переживаний, временной унификации психических и деятельностных качеств. В этом и проявляется относительная однородность такой массы, носящая при этом нестабильный, временный характер.

Ортегианский подход подводит к следующему пониманию массы: это дисперсное, пространственно распыленное сообщество индивидов с совпадающими характеристиками сознания (гомогенными ценностными установками, типами мышления) - «людей массы». В определенных исторических условиях (господство рынка, индустриализм, урбанизация, массовизация образования и духовной жизни вообще в сочетании с формальной демократией) масса становится доминирующей силой, определяющей направление, характер протекания процессов во всех сферах общества.

Что касается определения «массового сознания», то мы уже говорили о невозможности, по нашему мнению, создания сколько-нибудь конструктивных его вариантов в рамках других подходов - с точки зрения языка науки, этимологии понятие «массовое сознание» сохраняет свою полноценность как социально-философский термин именно в рамках культурцентристского подхода. Как раз здесь идет речь об адекватных формах, уровнях осознаваемых процессов, включая мышление, самосознание определенного рода индивидов. В других случаях, признавая реально сложившуюся традицию расширительного употребления термина, нельзя не видеть и определенной условности, дезориентирующих исследователя натяжек. Так, например, при социально-психологическом подходе мы имеем дело не только (часто и не столько) с осознанными процессами и действиями, но и влиянием «массового бессознательного». Как известно, Г. Тард и Г. Лебон избегали употребления термина «сознание», используя менее определенный - «душа толпы». Более адекватным при этом подходе представляется использование понятий «массовая психология», «социальная психика».

Получивший распространение в обществе тип ценностей и когнитивных установок «массового человека» - это лишь один из вариантов определения массового сознания на базе ортегианского подхода. Другой может быть сформулирован следующим образом: «Массовое сознание - это сознание, мировоззренческое, этическое ядро которого втянуто в поле массового стереотипа, ценностей «человека массы». Акцент в данных определениях делается на содержание сознания типа человека, ставшего массовидным в обществе, и это содержание становится проницаемым для исследования и анализа, что является проблематичным при использовании моделей «массового сознания», сформированных в рамках других подходов.

Ортегианский вариант культурцентристского подхода в условиях нынешнего развития общества способен стать, по нашему убеждению, одним из наиболее перспективных направлений дальнейшего изучения социально-массовых явлений, открывающим путь к относительно новым и эвристически полезным теоретическим установкам при проведении социологических исследований и формулировании социально-философских обобщений, а также к формированию реально «работающих» научных понятий.

Однако, обладая большим количеством преимуществ, качествами подхода-активатора, в особенности при изучении современных социально-массовых явлений, культурцентристский (ортегианский) подход не является самодостаточным. Его эффективное применение мыслится лишь во взаимодействии с другими подходами.

Испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет (1883-1955) принадлежит к числу более узнаваемых западных мыслителей XX века. Его идеи в области философии, истории, социологии, эстетики оказали влияние на определенные круги европейской и американской буржуазной интеллигенции. Ортега не отрицал ни содержательности, ни публичной значимости искусства; напротив, в великих произведениях прошедшего он пробовал найти образное претворение исторических судеб нации. Поддерживая авангардистские художественные опыты, он ценил в них до этого всего протест против буржуазного опошления искусства, против влияния натурализма.
В 1930 году мировую известность испанскому эссеисту Хосе Ортеге-и-Гассету приносит книга “Восстание масс” (“Rebellion de las Masas"”).
Хосе Ортегу-и-Гассета можно считать первым испанским философом (ибо
Франсиско Суарес (1548-1617) писал на латыни, а Мигель де Унамуно (1864-
1936) не преследовал снискания философских лавров). Хосе Ортега-и-Гассет (9 мая 1883 – 18 октября 1955) появился в семье известного журналиста и депутата испанского парламента Ортеги-и-Мунийа. Обучаясь в институте отцов- иезуитов Miroflores del Palo (Малага), Ортега в совершенстве овладел латынью и древнегреческим. В 1904 году он окончил Центральный институт зашитой собственных докторских тезисов “El Milenario” (“Тысячелетний”). наиблежайшие семь лет он проводит в институтах Германии (в основном, в Марбургском).
По возвращении в Испанию он получает назначение в Мадридский институт, где в течение двадцати пяти лет возглавляет кафедру метафизики на факультете философии и языка Мадридского института, сразу занимаясь издательской и политической деятельностью в рядах антимонархической, а позже антифашистской интеллигенции.

В 1923 г. Ортега основал либеральный журнальчик “Reviste de Occidente”
(“Западный журнал”). Будучи политически ангажированным мыслителем, он ведет интеллектуальную оппозицию в годы диктатуры Примо де Риверы (1923-1930), играется немаловажную роль в свержении короля Альфонсо XIII, избирается гражданским губернатором Мадрида, почему и оказывается вынужденным покинуть страну с началом гражданской войны. С 1936 и по 1948 г. Философ находился в эмиграции в Германии, Аргентине и Португалии, проникшись идеями европеизма.
По возвращении в 1948 г. В Мадрид вместе с Хуаном Мариасом создает гуманитарный институт, где также занялся преподавательской деятельностью.
Как уже сказано выше, мировую известность принесло Ортеге “Восстание масс”, хотя он известен в азработано как автор множества очерков и эссе по культуре и искусству (“Дегуманизация искусства”, “Искусство в реальном и прошлом”, “Идеи и верования”, “Две главные метафоры” и т.Д.) “Восстание” же посвящено той тревожной европейской публичной ситуации, которая сложилась к 20-м – 30-м годам XX в.
Оценивая итоги прошедшего столетия, философ считает, что последний век принес человечеству большие плодотворные завоевания. Главными из них были победа политической демократии и парламентаризма, а также невиданное ни в одну из прошедших эпох мировой истории развития техники. Но в начале XX века со всей очевидностью обнаружилось, что он создает новенькую, несходную с XIX веком историческую ситуацию, резко хорошую и от всех прежних веков мировой истории.

нужно отметить, что Ортега в собственном «Восстание масс» не ведет речь об упадке западной цивилизации. Более того, он подчеркивает, что само понятие
“упадка” основано на сравнении; в таком случае, упадочной эрой Ортега дает считать такую эру, которая предпочитает прошедшее настоящему и будущему. Отсюда его вывод: “…эпоха, которая настоящее предпочитает прошлому, никак не может считаться упадочной. К этому и шел весь мой экскурс об “уровне эпохи”. В наше время жизнь имеет – и чувствует в себе – больший размах, чем когда бы то ни было. Как же она могла бы ощущать себя на вреде? Напротив, конкретно потому, что она ощущает себя сильнее,
“живее” всех прошлых эпох, она растеряла всякое уважение, всякое внимание к прошлому. Таковым образом, мы в первый раз встречаем в истории эру, которая начисто отказывается от всякого наследства, не признает никаких образцов и норм, оставленных нам прошедшим, и, являясь преемницей многовековой непрерывной эволюции, представляется нам увертюрой, утренней зарей, детством”.
не считая того, существует лишь один вид упадка – убывание жизненной силы; и существует он только тогда, когда мы его ощущаем. Конкретно поэтому он подробно разглядывает вопрос о том, что ранее социологами упускалось из виду: как сознает либо чувствует эра свою жизненную силу. Из данной предпосылки разумеется следует, что характерной чертой современного общества стала его странноватая уверенность в том, что оно выше всех прошлых эпох, “его полное пренебрежение ко всему прошлому, непризнание классических и нормативных эпох, чувство начала новой жизни, превосходящей все прежнее и независящей от прошлого”.
но при всем этом одной из характерных черт общества стала растерянность, безрассудное и непонятное метание его во времени и культуре:
“…наш век глубоко уверен в собственных творческих способностях, но при этом не знает, что ему творить. Владелец всего мира, он не владелец самому себе. Он растерян посреди изобилия. Владея большими средствами, большими знаниями, большей техникой, чем все предыдущие эры, наш век ведет себя, как самый убогий из всех; плывет по течению. Отсюда эта странноватая двойственность: всемогущество и неуверенность, уживающиеся в душе поколения…”.
Я избрал эту тему, потому что этот автор вызвал у меня энтузиазм, я редко сталкивался с испанской философией, мне было интересно узнать его рассуждения о жизни и людях. Я прочитал, что Хосе Ортега-и-Гассет философ, чьим даром было не навязывать Мысль, но – будить её. Философ, значимая и наилучшая часть творческого наследия которого представляет собой, по словам критиков, «художественные очерки, где философия растворена, как кислород, в воздухе и воде». Его произведения требуют от читателей не соглашаться, но – спорить и мыслить.
Я поставил перед собой мишень проанализировать работу Хосе Ортега-и-Гассета
«Восстание масс». Точнее разглядеть парадокс масс и массового человека.

II Хосе Ортего-и-Гассет «Восстание масс»

Глава I Массы, Массовое сознание и история его исследования

§1. Массовое сознание и история его исследования

Массовое сознание - один из видов публичного сознания, более настоящая форма его практического существования и воплощения. Это особенный, специфичный вид публичного сознания, свойственный значимым неструктурированным множествам люаз («массам»). Массовое сознание определяется как совпадение в какой-то момент (совмещение либо пересечение) главных и более важных компонентов сознания огромного числа очень разнообразных «классических» групп общества (огромных и малых), но несводимый к ним. Это новое качество, возникающее из совпадения отдельных фрагментов психологии деструктурированных по каким-то причинам
«классических» групп. В силу недостаточной специфичности источников собственного появления и неопределенности самого собственного носителя, массовое сознание в основном носит обыденный характер.

История исследования массового сознания довольно сложна и противоречива неувязка настоящего «массового сознания» и его особенного носителя, «массового человека», возникает в жизни, а потом и в науке на рубеже XVIII - XIX веков. До XVIII века включительно господствовали концепции, утверждавшие, что общество представляет из себя скопление автономных индивидов, каждый из которых действует без помощи других, руководствуясь только своим разумом и чувствами.

Хотя подспудно массовизация публичного сознания начиналась и ранее, до определенного времени она носила довольно локальный характер. Реально, это было связано просто с недостаточной плотностью расселения людей - нереально следить действительное «массовое» сознание в обществе, популяция которого расселено только по небольшим деревенькам и феодам. Отдельные вспышки хотя бы относительно массовой психологии стали наблюдаться по мере разрастания средневековых городов. «Из-за неизменных контрастов, пестроты форм всего, что затрагивало разум и чувства, средневековая жизнь возбуждала и разжигала страсти, проявляющиеся то в неожиданных взрывах грубой необузданности и звериной жестокости, то в порывах душевной отзывчивости, в переменчивой атмосфере которых протекала жизнь средневекового города»3.
но это были только предварительные формы, начало массовизации. Прав А.Я.
Гуревич: «Конечно, если мы станем находить в высказываниях ведущих теологов и философов Средневековья непосредственное выражение массового сознания и вознамеримся по ним судить о настроениях и воззрениях «среднего человека», мы впадем в глубочайшее заблуждение. Ни само обществ»), ни его тогдашние
«теоретические представители» не могли осознать и сконструировать реальное состояние психологии населения.» Хотя конкретно тогда массовое сознание, отличавшееся особым доминированием Иррациональных форм, с большой силой уже проявлялось в настоящей политике.

Без сомнения тот либо другой элемент страсти присущ и современной политике, но, за исключением периодов переворотов и гражданских войн, непосредственные проявления страсти встречают сейчас еще больше препятствий: сложный механизм публичной жизни сотнями способов удерживает страсть в твердых границах. В XV в. Внезапные эффекты вторгаются в политическую жизнь в таковых масштабах, что полезность и разум все время отодвигаются в сторону. Но вплоть до конца XVIII века все эти эффекты носят довольно частной, локальный характер.
На рубежу XVIII-XIX веков ситуация поменялась кардинально. Промышленная революция и начавшаяся урбанизация привели к появлению массовых профессий и, соответственно, к массовому распространению ограниченного числа образов жизни. Понижение доли ремесленничества и нарастающее укрупнение производства безизбежно вели к деиндивидуализации человека, к типизации его психики, сознания и поведения. Разрастание больших городов и усиление передвижения в них людей из аграрных провинций с различных концов той либо другой страны, а тотчас и сопредельных государств, вели к смешению национально-этнических групп, равномерно размывая психологические границы меж ними. В то же время, огромные социально-профессиоцальные группы еще лишь формировались.
Соответственно, шла стихийная крупномасштабная социальная реформа, начальный этап которой как раз и характеризовался деструктуризацией привычных психологических типов и появлением новейших, еще неструктурированных, и потому размытых «неклассических» форм публичного сознания. Так стало естественным появление принципиально нового явления, которым, соответственно, и занялась наука.

Формально словосочетание «массовое сознание» стало встречаться в научной литературе начиная с середины XIX века. В особенности, оно распространилось к концу данного столетия, хотя носило еще описательный, быстрее образный характер, в основном только подчеркивая масштабы проявлявшихся психологических явлений. До этого вообще преобладало обобщенное понятие психологии масс. Считающиеся классическими труды Г.Тарда, Г.Лебона,
Ш.Сигеле и В.МакДугала, появившиеся на рубеже XIX-XX веков и посвященные отдельным конкретным проявлениям психологии масс (до этого всего, психологии толпы), носили общесоциологический и, быстрее, научно-публицистический, чем аналитический характер.

Более либо менее определенное употребление понятия «массовое сознание» в качестве специального научного термина началось только в 20-30-е гг. XX столетия, хотя и тогда это длительное время оставалось на уровне беглых упоминаний и несопоставимых меж собой, очень многообразных трактовок.
потом вообще наступила серьезная пауза в исследованиях. В западной науке это определялось тем, что массовая психология как такая стала исчезать: общество структурировалось, а культ «свободного индивида» предопределял доминирование индивидуальной психологии. Массы как бы «рассыпались». С исчезновением же парадокса пропали и пробы его исследования.
В итоге, западные исследователи не смогли договориться о смысле центрального понятия «массы», лежащего в базе исследования массового сознания. По оценке Д.Белла, в западной науке сложилось, как минимум, пять разных его интерпретаций. В одних вариантах под массой понималось
«недифференцированаз множество», типа совсем гетерогенной аудитории средств массовой информации в противовес другим, более гомогенным сегментам общества (Г.Блумер). В остальных случаях- «суждение некомпетентных», низкое качество современной цивилизации, являющееся результатом ослабления руководящих позиций просвещенной элиты (Х.Ортега-и-Гасет). В третьих -
«механизированное общество», в котором человек является придатком машины, дегуманизированным элементом «суммы социальных технологий» (Ф.Г. Юнгер). В четвертых, «бюрократическое общество», отличающееся обширно расчлененной организацией, в которой принятие решений допускается только на высших этажах иерархии (Г. Зиммель, М. Вебер, К. Манн-гейм). В пятых, -
«толпа», общество, характеризующееся отсутствием различий, однообразием, бесцельностью, отчуждением, недочетом интеграции (Э. Ледерер, X. Арендт).

В русской науке сложилось другое, хотя отчасти и аналогичное положение.
Структурирование общества по социально-классовому основанию привело к абсолютизации роли классовой психологии. Она подменила собой и массовое, и личное сознание. Соответственно, и тут массовая психология как такая исчезла - по крайней мере, из поля зрения исследователей.

Во второй половине 60-х гг. XX столетия данное понятие пережило своеобразное второе рождение в русском обществознании, хотя это был кратковременный период. Только начиная со второй половины 80-х гг. Можно отметить новый прилив исследовательского энтузиазма к массовому сознанию. Но до сих пор недостаточное внимание к данному парадоксу разъясняется как минимум двумя причинами. Во-первых, конкретные трудности исследования массового сознания. Они соединены с самой его природой и качествами, плохо поддающимися фиксации и описанию, что делает их трудноуловимыми с точки зрения серьезных операциональных определений. Во-вторых, трудности субъективного характера, до этого всего в отечественной науке, до сих пор соединены с доминированием догматизированных социально-классовых представлений, а также недостаточной азработаностью терминологического аппарата, что продолжает сказываться.

В итоге, как в забугорной, так и отечественной научной литературе, посвященной разным сторонам явления массовизации психики и массовой психологии в целом, до сих пор нет больших работ, в которых специально рассматривалась бы психология массового сознания. Бытующие сейчас в науке взоры можно объединить в два главных варианта.
С одной стороны, массовое сознание - конкретный вариант, ипостась публичного сознания, заметно проявляющаяся только в бурные, динамичные периоды развития общества. В такие периоды у общества традиционно нет энтузиазма к научным исследованиям. В обыденные же, постоянные периоды развития массовое сознание работает на не достаточно заметном, обыденном уровне. При этом значительно, что оно может сразу включать в себя отдельные составляющие различных типов сознания. К примеру, сознание классических групп социально-профессионального характера, составляющих собой социальную структуру общества (что традиционно имеет приоритетный характер и в первую очередь фиксируется теоретиками). Может оно включать и некие другие типы сознания, присущие специфическим множествам индивидов, объединяющим представителей разных групп, но, в то же время, не имеющим отчетливо группового характера. Традиционно это фигурирует как обыденное сознание, не имеющее четкой социальной отнесенности - к примеру, «сознание» очереди за дефицитным продуктом в условиях «развитого социалистического общества».
Согласно данной точки зрения, проявления массового сознания носят в значимой мере случайный, побочный характер и выступают в качестве признаков временного, несущественного стихийного варианта развития.
С другой стороны, массовое сознание рассматривается как довольно самостоятельный парадокс. Тогда это сознание вполне определенного общественного носителя («массы»). Оно сосуществует в обществе наряду с сознанием классических групп. Возникает оно как отражение, переживание и осознание работающих в значимых социальных масштабах событий, в том либо ином отношении общих для членов различных социальных групп, оказывающихся тем самым в сходных жизненных условиях, и уравнивающих их в том либо ином плане. Согласно данной логике, массовое сознание оказывается более глубинным образованием, отражением реальности «первичного порядка», которое только позже обретает нужные психологические признаки социальной определенности.

§2. История и предпосылки парадокса масс, массы и элита.

Исследую вопрос возникновения парадокса масс, Ортега подробно анализирует европейскую историю. Так он равномерно приходит к выводу, что массовое общество и поведение – закономерный итог развития западной цивилизации.
фактически примеров массового поведения даже в старой истории много. Даже город с самого начала сам по себе был местом сборища масс. Начинался он с пустого места – с площади, рынка, агоры в Греции, форума в Риме; все остальное – было только придатком, нужным для ограждения данной пустоты.
начальный “полис” был не скоплением жилых домов, а до этого всего местом народных собраний, то есть особым пространством для выполнения публичных функций. “Город не появился, подобно хижине либо дому, чтоб укрыться от непогоды выращивать детей и для иных личных и семейных дел.
Город предназначен для вершения дел общественных”. Характерный пример массового поведения в Риме – бои гладиаторов, собиравшие большие толпы людей, желавших поглядеть на эти “экстремальные” побоища (бои, говоря современным языком социологии, стали предметом “престижного потребления”).
Рассматривая предтечи современной цивилизации, Ортега утверждает, что в базе её лежит XIX век, фуррор которого слагается из двух больших частей: либеральной демократии и техники. Все это заключается в одном слове “цивилизация”, смысл которого раскрывается в его происхождении от слова civis – то есть гражданин, член общества. Все заслуги цивилизации тогда служат тому, чтоб сделать общественную жизнь может быть более легкой и приятной. Если мы вдумаемся в эти главные элементы цивилизации, мы заметим, что у них одна и та же база – спонтанное и все растущее желание каждого гражданина считаться со всеми остальными.
Хосе Ортега изучит в динамике изменение представлений усредненного человека о жизни и её благах. Человек XIX века чувствовал в жизни растущее общее материальное улучшение. Никогда ранее до этого средний человек не решал собственных экономических заморочек с таковой легкостью. Наследственные богачи относительно беднели, индустриальные рабочие обращались в пролетариев, а люди среднего калибра с каждым днем расширяли свой экономический горизонт.
Каждый день вносил что-то новое и обогащал жизненный эталон. С каждым днем положение укреплялось, независимость росла. То, что ранее числилось бы особой милостью судьбы и вызывало умиленную благодарность, стало рассматриваться как законное благо, за которое не благодарят, которого требуют.
таковая свободная нестесненная жизнь неминуемо обязана была вызвать “в средних душах” чувство, которое можно охарактеризовать как освобождение от бремени, от всех помех и ограничений. В прошлые же времена таковая свобода жизни была полностью недоступна для обычных людей. Напротив, для них жизнь была постоянно тяжелым бременем, физическим и экономическим. С самого рождения они были окружены запретами и препятствиями, им оставалось одно – страдать, вытерпеть и приспособляться.
Еще разительнее эта перемена проявилась в области правовой и моральной.
Начиная со второй половины девятнадцатого века, средний человек уже был свободен от социальных перегородок. Заурядный человек привык обдумывать, что все люди равны в собственных правах.
XIX век стал по существу революционным, но не потому, что он стал известен бессчетными потрясениями, а потому, что он поставил заурядного человека, то есть большие социальные массы, в совсем новейшие жизненные условия, радикально противоположные прежним.
Тот факт, что весь парадокс вполне возможно вызван лишь только развитием либеральной демократии, приводит Ортегу к следующим выводам:

1. либеральная демократия, снабженная творческой техникой, представляет собою наивысшую из всех узнаваемых нам форм публичной жизни;

2. если эта форма и не наилучшая из всех вероятных, то любая наилучшая будет построена на тех же принципах;

3. возврат к форме низшей, чем форма XIX века, был бы для общества самоубийством.

Отсюда следует неутешительный вывод: “…мы обязаны сейчас обратиться против
XIX века. Если он в неких отношениях оказался исключительным и несравненным, то он столь же, разумеется, страдал коренными пороками, так как он создал новенькую породу людей – мятежного “человека массы”. Сейчас эти восставшие массы угрожают тем самым принципам, которым они должны жизнью.
Если эта порода людей будет хозяйничать в Европе, через каких-нибудь 30 лет
Европа вернется к варварству. Наш правовой строй и вся наша техника исчезнут с лица земли так же просто, как и многие заслуги былых веков и культур…”.
Ортега развивает мысль о том, что современное общество и его культура поражены тяжеленной болезнью – засильем бездуховного, лишенного каких-или стремлений человека-обывателя, навязывающего свой стиль жизни целым государствам. В критике этого ощущаемого многими философами явления Ортега идет вслед за Ницше, Шпенглером и другими культурологами.
По Ортеге, обезличенная “масса” – скопище посредственностей, - заместо того, чтоб следовать рекомендациям естественного “элитарного” меньшинства, поднимается против него, вытесняет “элиту” из обычных для нее областей
– политики и культуры, что в конечном счете приводит ко всем публичным бедам нашего века.
Вопреки обычному мнению, Ортега дает другое определение человека элиты: он
“проводит жизнь в служении. Жизнь не имеет для него энтузиазма, если он не может предназначить её чему-то высокому. Его служение – не внешнее принуждение, не гнет, а внутренняя потребность. Когда возможность служения исчезает, он чувствует беспокойство, ищет нового задания, более сложного, более сурового и ответственного. Это жизнь, подчиненная самодисциплине – достойная, благородная жизнь. Отличительная черта благородства – не права, не привилегии, а обязанности, требования к самому себе”. Благородная жизнь для Ортеги значит жизнь напряженную, постоянно готовую к новым, высшим достижениям. Он противопоставляет благородную жизнь обыкновенной, косной жизни, которая “замыкается сама в себе, осужденная на perpetuum mobile – вечное движение на одном месте, - пока какая-нибудь внешняя сила не выведет её из этого состояния”.
Но при этом взоры Ортеги-и-Гассета отнюдь не следует уподоблять марксистскому учению о “революционных массах”, делающих историю. Для испанского философа человек “массы” – это не обездоленный и эксплуатируемый труженик, готовый к революционному подвигу, а до этого всего средний индивидум,
“всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а чувствует таковым же, “как и все”, и не лишь не удручен, но и доволен своей неотличимостью”. Будучи неспособным к критическому мышлению,
“массовый” человек бездумно усваивает “ту мешанину прописных истин, несвязных мыслей и просто словесного мусора, что скопилась в нем по воле варианта, и навязывает её везде и всюду, действуя по простоте душевной, а потому без ужаса и упрека”. такового типа существо в силу собственной личной пассивности и самодовольства в условиях относительного благополучия может принадлежать к хоть какому социальному слою от аристократа крови до обычного рабочего и даже “люмпена”, когда речь идет о “богатых” обществах. Заместо марксистского деления людей на “эксплуататоров” и “эксплуатируемых” Ортега, исходя из самой типологии человеческой личности, говорит о том, что
“радикальнее всего делить человечество на два класса: на тех, кто просит от себя многого и сам на себя взваливает тяготы и обязательства, и на тех, кто не просит ничего и для кого жить – это плыть по течению, оставаясь таковым, какой ни на есть, и не силясь перерасти себя”.

Глава II Массовый человек и его отношение к государству

§1. главные черты массового человека.

Изучая психическую структуру нового “человека массы” с точки зрения социологии, Ортега находит в нем следующие главные черты:

Врожденную, глубокую уверенность в том, что жизнь легка, изобильна, в ней нет катастрофических ограничений; вследствие чего заурядный человек проникнут чувством победы и власти;

Чувства эти побуждают его к самоутверждению, к полной удовлетворенности своим моральным и интеллектуальным багажом.

Самодовольство ведет к тому, что он не признает никакого внешнего авторитета, никого не слушается, не допускает критики собственных мнений и ни с кем не считается. Внутреннее чувство собственной силы побуждает его постоянно выказывать свое превосходство; он ведет себя так, как будто он и ему подобные – одни на свете, а поэтому

Он лезет во все, навязывая свое пошлое мировоззрение, не считаясь ни с кем и ни с чем, то есть – следуя принципу “прямого действия”.

В базе восстания масс, подчеркивает Ортега, лежит замкнутость души массового человека. Дело в том, что человек массы считает себя совершенным, он никогда не сомневается в собственном совершенстве, его вера в себя поистине подобна райской вере. Замкнутость души лишает его способности познать свое несовершенство, так как единственный путь к этому познанию – сравнение себя с другими; но тогда он обязан хоть на миг выйти за свои пределы, переселиться в собственного близкого. Душа заурядного человека неспособна к таковым упражнениям. “Мы стоим тут перед тем самым различием, которое испокон веков отделяет глупцов от мудрецов. Умный знает, как просто сделать глупость, он постоянно настороже, и в этом его разум. Глупый не сомневается в себе; он считает себя хитрейшим из людей, отсюда завидное спокойствие, с каким он пребывает в глупости. Подобно насекомым, которых никак не выкурить из щелей, глупца нельзя высвободить от глупости, вывести хоть на минуту из ослепления, сделать так, чтоб он сравнил свои убогие шаблоны со взорами остальных людей. Глупость пожизненна и неизлечима. Вот почему Анатоль Франс произнёс, что глупец еще ужаснее мерзавца. Мерзавец время от времени отдыхает, глупец
– никогда”.
но человек массы совершенно неглуп. Напротив, он вправду еще умнее, еще способнее, чем все его предки. Но эти способности ему не впрок: сознавая, что он владеет ими, он еще больше замкнулся в себе и не пользуется ими. Он раз и навсегда усвоил набор общих мест, предрассудков, обрывков мыслей и пустых слов, случаем нагроможденных в памяти, и с развязностью, которую можно оправдать лишь наивностью, пользуется ими постоянно и везде. Это явление Ортега назвал в первой главе Восстания
“знамением нашего времени: не в том беда, что заурядный человек считает себя незаурядным и даже выше остальных, а в том, что он провозглашает и утверждает право на заурядность и самое заурядность возводит в право”.

§2. правительство как высшая угроза.

Ортега пишет, что действовать самовольно значит для массы восставать против собственного предназначения, а поскольку только этим она и занята, он говорит о восстании масс. В конце концов, единственное, что вправду и по праву можно считать восстанием, - это восстание против себя, неприятие судьбы. И когда массы торжествуют, торжествует и насилие, становясь единственным доводом и единственной доктриной. Он давно уж отмечал, что насилие стало бытом. Сейчас оно достигло апогея, и это обнадеживает, поскольку обязан же начаться спад. Сейчас насилие – это риторика века, и его уже прибирают к рукам пустомели.
потом Ортега переходит к наихудшей из угроз, грозящей европейской цивилизации. Как и все остальные опасности, она рождена самой цивилизацией и, больше того, составляет её славу. Это современное для
Хосе правительство. Он пишет: « В наши дни правительство стало чудовищной машиной немыслимых возможностей, которая действует фантастически точно и оперативно. Это средоточие общества, и довольно нажатия клавиши, чтоб огромные рычаги молниеносно обработали каждую пядь общественного тела.

Современное правительство – самый явный и наглядный продукт цивилизации. И отношение к нему массового человека проливает свет на многое. Он гордится государством и знает, что конкретно оно гарантирует ему жизнь, но не сознает, что это творение человеческих рук, что оно создано определенными людьми и держится на определенных человеческих ценностях, которые сейчас есть, а завтра могут улетучиться. С другой стороны, массовый человек видит в государстве безликую силу, а поскольку и себя чувствует безликим, то считает его своим. И если в жизни страны возникнут какие-или трудности, конфликты, трудности, массовый человек постарается, чтоб власти немедленно вмешались и взяли заботу на себя, употребив на это, все свои безотказные и неограниченные средства.

тут-то и подстерегает цивилизацию основная опасность - полностью огосударствленная жизнь, экспансия власти, поглощение государством всякой социальной самостоятельности - словом, удушение творческих начал истории, которыми в конечном счете держатся, питаются и движутся людские судьбы». Я считаю, что это наблюдается и сейчас, и не лишь в европейских странах, но и нашей.
Хосе пишет: «Масса говорит: «Государство – это я» – и жестоко ошибается.
правительство идентично массе только в том смысле, в каком Икс идентичен
Игреку, поскольку никто из них не Зет. Современное правительство и массу роднит только их безликость и безымянность. Но массовый человек уверен, что он-то и есть правительство, и не упустит варианта под хоть каким предлогом двинуть рычаги, чтоб раздавить какое бы то ни было творческое меньшинство, которое раздражает его постоянно и всюду, будь то политика, наука либо создание.

Кончится это плачевно. Правительство удушит совсем всякую социальную самодеятельность, и никакие новейшие семечки уже не взойдут.
Общество вынудят жить для страны, человека - для гос машины. И поскольку это всего только машина, исправность и состояние которой зависят от живой силы окружения, в конце концов правительство, высосав из общества все соки, выдохнется, зачахнет и умрет самой мертвенной из смертей - ржавой гибелью механизма.»

III Заключение
В испанской философии XX века Ортеге неоспоримо принадлежит место не
«первого посреди равных», а первого философа в своем смысле слова. Его учение оказало большущее влияние на весь испаноязычный мир и остальных мыслителей Европы.
Ортего указывает нам, что XX век со всей очевидностью создает новенькую, несходную с XIX веком историческую ситуацию, резко хорошую всех прежних веков мировой истории.
более наглядный и очевидный показатель происшедшего исторического сдвига усматривается в большом увеличении массы людей. Ведь прошедший век не лишь способствовал развитию науки и техники, но и в несколько раз увеличил популяция планеты, в особенности огромных городов. Но совместно с тем, создав новейшие, практически бескрайние источники богатства и удобства, он дал большой массе людей чувство легкости жизни, лишил её нравственной требовательности к себе, чувства ответственности перед реальным и будущим, уважения к труду и обычным нормам публичной морали. Этот исторический парадокс X.
Ортега-и-Гассет называет “восстание масс”.
Характерной чертой современного общества, считает он, стала его странноватая уверенность в том, что оно выше всех прошлых эпох. Так же одной из характерных черт общества стала растерянность, безрассудное и непонятное метание его во времени и культуре.
Он пишет, что XIX век стал по существу революционным, но не потому, что он стал известен бессчетными потрясениями, а потому, что он поставил заурядного человека, то есть большие социальные массы, в совсем новейшие жизненные условия, радикально противоположные прежним.
Ортега развивает мысль о том, что современное общество и его культура поражены тяжеленной болезнью – засильем бездуховного, лишенного каких-или стремлений человека-обывателя, навязывающего свой стиль жизни целым государствам.
взоры Ортеги-и-Гассета отнюдь не следует уподоблять марксистскому учению о “революционных массах”, делающих историю. Для испанского философа человек
“массы” – это не обездоленный и эксплуатируемый труженик, готовый к революционному подвигу, а до этого всего средний индивидум, “всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а чувствует таковым же,
“как и все”, и не лишь не удручен, но и доволен своей неотличимостью”
В базе восстания масс, подчеркивает Ортега, лежит замкнутость души массового человека. Дело в том, что человек массы считает себя совершенным, он никогда не сомневается в собственном совершенстве, его вера в себя поистине подобна райской вере. Замкнутость души лишает его способности познать свое несовершенство, так как единственный путь к этому познанию – сравнение себя с другими; но тогда он обязан хоть на миг выйти за свои пределы, переселиться в собственного близкого. Но человек массы совершенно неглуп.
напротив, он вправду еще умнее, еще способнее, чем все его предки. Но эти способности ему не впрок: сознавая, что он владеет ими, он еще больше замкнулся в себе и не пользуется ими.
Ортего говорит о наихудшей из угроз, грозящей европейской цивилизации. Как и все остальные опасности, она рождена самой цивилизацией и, больше того, составляет её славу. Это современное для
Хосе правительство. Он пишет: « В наши дни правительство стало чудовищной машиной немыслимых возможностей, которая действует фантастически точно и оперативно. Это средоточие общества, и довольно нажатия клавиши, чтоб огромные рычаги молниеносно обработали каждую пядь общественного тела.»
Даже сейчас диктат страны – это апогей насилия и прямого деяния, возведенных в норму. Масса действует самовольно, сама по себе, через безликий механизм страны.
Написанное под впечатлением первой мировой войны и накануне второй эссе
Ортеги “Восстание масс” стало рассматриваться как пророческое, чему способствовали и следующие действия: появление таковых примеров социальной
“патологии”, как фашизм, нацизм и сталинизм с их массовым конформизмом, ненавистью к гуманистическому наследию прошедшего, безудержным самовосхвалением и внедрением более простых наклонностей человеческой природы. В последствии «Восстания масс» многими читателями был воспринят как пророчество грядущей катастрофы Запада.

«В сущности, чтобы ощутить массу как психологическую реальность, не требуется людских скопищ. По одному-единственному человеку можно определить, масса это или нет.

Масса - всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же, «как и все», и не только не удручён, но доволен собственной неотличимостью.

Представим себе, что самый обычный человек, пытаясь мерить себя особой мерой - задаваясь вопросом, есть ли у него какое-то дарование, умение, достоинство, - убеждается, что нет никакого. Этот человек почувствует себя заурядностью, бездарностью, серостью. Но не массой. Обычно, говоря об «избранном меньшинстве», передёргивают смысл этого выражения, притворно забывая, что избранные - не те, кто кичливо ставит себя выше, но те, кто требует от себя больше, даже если требование к себе непосильно. И, конечно, радикальнее всего делить человечество на два класса: на тех, кто требует от себя многого и сам на себя взваливает тяготы и обязательства, и на тех, кто не требует ничего и для кого жить - это плыть по течению, оставаясь таким, какой ни на есть, и не силясь перерасти себя. Это напоминает мне две ветви ортодоксального буддизма: более трудную и требовательную махаяну - «большую колесницу», или «большой путь», - и более будничную и блеклую хинаяну - «малую колесницу», «малый путь». Главное и решающее - какой колеснице мы вверим нашу жизнь.

Таким образом, деление общества на массы и избранные меньшинства - типологическое и не совпадает ни с делением на социальные классы, ни с их иерархией. Разумеется, высшему классу, когда он становится высшим и пока действительно им остаётся, легче выдвинуть человека «большой колесницы», чем низшему. Но в действительности внутри любого класса есть собственные массы и меньшинства. Нам ещё предстоит убедиться, что плебейство и гнёт массы даже в кругах традиционно элитарных - характерное свойство нашего времени. Так интеллектуальная жизнь, казалось бы, взыскательная к мысли, становится триумфальной дорогой псевдоинтеллигентов, не мыслящих, немыслимых и ни в каком виде неприемлемых. Ничем не лучше останки «аристократии», как мужские, так и женские. И, напротив, в рабочей среде, которая прежде считалась эталоном «массы», не редкость сегодня встретить души высочайшего закала.

Масса - это посредственность, и поверь она в свою одарённость, имел бы место не социальный сдвиг, а всего-навсего самообман. Особенность нашего времени в том, что заурядные души, не обманываясь насчёт собственной заурядности, безбоязненно утверждают свое право на неё и навязывают её всем и всюду. Как говорят американцы, отличаться - неприлично. Масса сминает все непохожее, недюжинное, личностное и лучшее. Кто не такой, как все, кто думает не так, как все, рискует стать отверженным. […]

Подобно тем моллюскам, которых не удается извлечь из раковины, глупого невозможно выманить из его глупости, вытолкнуть наружу, заставить на миг оглядеться по ту сторону своих катаракт и сличить свою привычную подслеповатость с остротой зрения других. Он глуп пожизненно и прочно. Недаром Анатоль Франс говорил, что дурак пагубней злодея. Поскольку злодей иногда передыхает.

Речь не о том, что массовый человек глуп. Напротив, сегодня его умственные способности и возможности шире, чем когда-либо. Но это не идёт ему впрок: на деле смутное ощущение своих возможностей лишь побуждает его закупориться и не пользоваться ими. Раз и навсегда освящает он ту мешанину прописных истин, несвязных мыслей и просто словесного мусора, что скопилась в нём по воле случая, и навязывает её везде и всюду, действуя по простоте душевной, а потому без страха и упрёка. Именно об этом и говорил я в первой главе: специфика нашего времени не в том, что посредственность полагает себя незаурядной, а в том, что она провозглашает и утверждает свое право на пошлость, или, другими словами, утверждает пошлость как право. […]

Прежде в европейской истории чернь никогда не заблуждалась насчёт собственных «идей» касательно чего бы то ни было. Она наследовала верования, обычаи, житейский опыт, умственные навыки, пословицы и поговорки, но не присваивала себе умозрительных суждений, например о политике или искусстве, и не определяла, что они такое и чем должны стать. Она одобряла или осуждала то, что задумывал и осуществлял политик, поддерживала или лишала его поддержки, но действия её сводились к отклику, сочувственному или наоборот, на творческую волю другого. Никогда ей не взбредало в голову ни противопоставлять «идеям» политика свои, ни даже судить их, опираясь на некий свод «идей», признанных своими. Так же обстояло с искусством и другими областями общественной жизни. Врождённое сознание своей узости, неподготовленности к теоретизированию воздвигало глухую стену. Отсюда само собой следовало, что плебей не решался даже отдаленно участвовать почти ни в какой общественной жизни, по большей части всегда концептуальной. Сегодня, напротив, у среднего человека самые неукоснительные представления обо всём, что творится и должно твориться во Вселенной. Поэтому он разучился слушать. Зачем, если все ответы он находит в самом себе? Нет никакого смысла выслушивать, и, напротив, куда естественнее судить, решать, изрекать приговор. Не осталось такой общественной проблемы, куда бы он ни встревал, повсюду оставаясь глухим и слепым и всюду навязывая свои «взгляды». Но разве это не достижение? […]

…созрел новый человеческий тип - воплощенная посредственность. В социальном плане психологический строй этого новичка определяется следующим: во-первых, подспудным и врождённым ощущением лёгкости и обильности жизни, лишённой тяжких ограничений, и, во-вторых, вследствие этого - чувством собственного превосходства и всесилия, что, естественно, побуждает принимать себя таким, какой есть, и считать свой умственный и нравственный уровень более чем достаточным. Эта самодостаточность повелевает не поддаваться внешнему влиянию, не подвергать сомнению свои взгляды и не считаться ни с кем. Привычка ощущать превосходство постоянно бередит желание господствовать. И массовый человек держится так, словно в мире существует только он и ему подобные, а отсюда и его третья черта - вмешиваться во всё, навязывая свою убогость бесцеремонно, безоглядно, безотлагательно и безоговорочно, то есть в духе «прямого действия».

Эта совокупность заставляет вспомнить такие ущербные человеческие особи, как избалованный ребёнок и взбесившийся дикарь, то есть варвар. (Нормальный дикарь, напротив, как никто другой, следует высшим установлениям - вере, табу, заветам и обычаям.) […] Существо, которое в наши дни проникло всюду и всюду выказало свою варварскую суть, и в самом деле баловень человеческой истории. Баловень - это наследник, который держится исключительно как наследник. Наше наследство - цивилизация с её удобствами, гарантиями и прочими благами».

Хосе Ортега-и-Гассет, Восстание масс, в Сб.: Психология толпы: социальные и политические механизмы воздействия на массы, М., «Эксмо»; СПб «Terra Fantastica», 2003 г., с. 420-421, 434-435, 447-448.

Массовая культура или поп-культура , масскультура , культура большинства - культура, популярная и преобладающая среди широких слоев населения в данном обществе. Она включает в себя такие явления, как спорт, развлечения, быт, музыка, в том числе и поп-музыку, литературу, средства массовой информации, изобразительное искусство и т. п.

Содержание массовой культуры обусловлено ежедневными событиями, стремлениями и потребностями, составляющими жизнь большинства населения (т. н. мейнстрима). Термин «массовая культура» возник в 40-х гг. XX века в текстах М. Хоркхаймера и Д. Макдональда, посвященных критике телевидения. Термин получил широкое распространение благодаря трудам представителей Франкфуртской социологической школы.

Массовая культура является противоположностью традиционной культуры.

Предпосылки формирования массовой культуры заложены в самом наличии структуры общества. Хосе Ортега-и-Гассет сформулировал известный подход к структуризации по признаку творческой потенции. Тогда возникает представление о «творческой элите», которая, естественно, составляет меньшую часть общества, и о «массе» - количественно основной части населения. Соответственно становится возможно говорить и о культуре элиты («элитарной культуре») и о культуре «массы» - «массовой культуре». В этот период происходит разделение культуры, детерминированное формированием новых значительных социальных слоев, получающих доступ к полноценному образованию, но не принадлежащих к элите. Получая возможность для осознанного эстетического восприятия явлений культуры, вновь возникающие социальные группы, постоянно коммуницирующие с массой, делают значимыми в общественном масштабе явления «элитарной» и одновременно проявляют интерес к «массовой» культуре, в некоторых случаях происходит их смешение (см. напр. Чарльз Диккенс).

В ХХ веке массовое общество и сопряженная с ним массовая культура стали предметом исследований виднейших ученых в разных научных областях: философов Хосе Ортеги-и-Гассета («Восстание масс»), Карла Ясперса («Духовная ситуация времени»), Освальда Шпенглера («Закат Европы»); социологов Жана Бодрийара («Фантомы современности»), П. А. Сорокина («Человек. Цивилизация. Общество.») и других. Анализируя массовую культуру, каждый из них отмечает тенденцию к ее коммерциализации.

56. Исламская культура, Коран как памятник культуры.

Ислам зародился 6

веке нашей эры на территории аравийского полу острова. Он является

монотеистической традицией, т.е. традицией исповедующих единобожие. Ислам

отрицает многобожие. Второй монотеистическая традицией является иудаизм и

христианство. Ислам на ряду с иудаизмом и хрестианством относится к

авраамической традиции. Данная традиция проповедует веру в единого бога и

полную покорность божественной воле, как основопологающие принципы жизненного

пути. Основателем ислама – являлся пророк Мухамед. Однако он не ставил своей

задачей создание новой религии в ряду других религий. Перед исламом была

поставлена задача обновление изначальных монотеэистической традиции, которая с

течением исторического времени была утрачена. Понятие ислам – покорность к

божественной воле и его принято возводит к арабскому слову Салим (мир).

Проповедь Мухамеда подорвала сложную систему власти, так же материальные

интересы жречества, в 622 г. он был вынужден покинуть Мекку и уйти в Медину.

Этот год назван – Хиджр. С него начинается отсчет мусульманской эры. В Медине

Мухамед занимается организацией религиозной жизни а так же руководит военными

действиям, против тех кого мусульмане называли неверными, в итоге войска

Мухамеда вступают в Мекку, которая становится главным направлением в молитве и

местом поломничества для мусульман. После смерти Мухамеда в 632 г.

восстанавливается должность Халифа. 4-ех первых халифов именуют правильными

халифами. В 661 году после гибели халифа Али, устанавливается власть

аристократической династии Алеядов (до 750 г.) В это время мусульманская

цивилизация значительно расширилась. Были захвачены ближайший Восток, север

Африки, Испании и территория современного Афганистана. Начиная с 11 века

сильнейшими войнами становятся турки. Выделяются сельджуки. В 13 в. доминация

переходит к монголам, которые на рубеже 13 –14 в. принимают Ислам. С 14- 19

века мусульманская цивилизация ассоциируется с османской империей. Через

торговые пути связываются мусульманские страны, обращают в ислам Индонезию,

Малайзию, некоторые регионы Африки расположенные за пустыней Сахара. Ныне

мусульманская цивилизация имеет значительный ареал своего распространения и

обладает мощным интеллектом, творчеством, политическим потенциалом.

Мусульманское искусство

пронизана идеей божественнго единства, оно не вырозимо через какой либо образ.

Это обстоятельство объясняет абстрактный характер мусульманского искусства.

Доктрина запрещает изображение человеческого образа, однако запрещение образов

не является абсолютным. В архитектуре дворцов или ювелирном искусстве

допускается образы искизов животных. В сакральном искусстве предусматривается

растительные формы. Отсутствие изображения утверждает трансцендентного бога,

т.к. божественная сущность вообще невозможно сравнить с чем бы то не стало.

Мусульманская архитектура склоняется к ясности и уровновешенности, подчинению

единству легкости целому. Развитие мус. Архитектуры шло в направлении геометр.

тонкости которая имеет качественный характер и выражает всю внутреннюю

сложность единства и его проявления во множественности. Задачей мусульманской

архитектуры является сопоставление атмосфер покоя, свободного от всякого

стремления,что указывает на достижение вечности. Калиграфия является

благородной из искусств в мире ислама. Своими богатствами арабское письмо

обязано тому что оно обладает двумя измерениями: это вертикальное измерение

дающее букву и благородству. Горизонтальное – объединяет все буквы в

непрерывное течение. Согласно взглядам мусульман изотериков, арабский язык

один из наиболее соответствующих изначальному языку золотого века человеческой

истории. Так называемой языку ангелов, который в традиции именуется как язык

Кора́н - священная книга мусульман (исповедующих ислам). Слово «Коран» происходит от арабского «чтение вслух», «назидание» (Коран, 75:16-18) . Коран представляет собой сборник изречений пророка Мухаммеда, сделанных им от имени Аллаха. Современная редакция Корана считается компиляцией сохранившихся изречений Мухаммеда, собранной его секретарём, Зейдом ибн-Сабитом, по повелению Омара ибн Хаттаба и Абу Бакра.

Для более чем миллиарда мусульман Коран - священная книга, требующая к себе особого отношения. Мусульмане относятся к Корану с благоговением. Многие мусульмане запоминают, по крайней мере, часть Корана наизусть. Как правило это стихи, необходимые для исполнения молитв. Те, кто выучил весь Коран, носят звание хафиза.