«Сказочные элементы в поэме А. С. Пушкина «Руслан и Людмила. Александр Пушкин — Руслан и Людмила (Поэма): Стих Размышление из поэмы руслан и людмила

Оссиан Макферсона и Пушкин. Русский сказочник XIV века и «Стойло Пегаса» на Маковце. Почему Российская империя отнеслась так враждебно к поэме «Руслан и Людмила». Языческий и монотеистический образ мышления. «Я вам поведал неземное…». «На дистанции четвёрка первачей…». Характер Людмилы и учение Лао Цзы. В чём ошибка «надежды отечества»? Чему учит история отношений Финна и Наины? Должен ли Вадим пробуждать двенадцать спящих дев? Как победить Черномора? Что содержит волшебное кольцо, подаренное Руслану Финном?

Я вам поведал неземное.
Я всё сковал в воздушной мгле.
В ладье - топор. В мечте - герои.
Так я причаливал к земле.

Александр Блок, 1905

Основной текст поэмы «Руслан и Людмила» начинается и заканчивается строками «Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой». Эта фраза взята из былины Джеймса Макферсона «Картон», стилизации песен древнего кельтского барда Оссиана. Хотя Макферсон утверждал, что его былины являются переводом оригинальных песен Оссиана, никаких подлинных древних рукописей сколько-нибудь близких к поэмам Оссиана до сих пор не найдено и сами поэмы теперь считаются мистификацией. Отсылая читателя к творчеству Макферсона, Пушкин намекал на некоторые особенности происхождения русских народных сказок.

Согласно традиционной историографической науке, в русском средневековье никаких гениальных бардов уровня кельтского Оссиана никогда не существовало. Изустное предание донесло до нашего времени удивительный мир русской сказки, которые считаются «народными», поскольку имя автора этих сказок молва не сообщает. До нашего времени случайно дошло высокохудожественное, богатое сказочными образами, произведение «Слово о полку Игореве», у которого современная историческая наука автора тоже найти не может. Пушкин прекрасно знал «Слово» и в конце жизни пытался написать к нему свой комментарий. В отличие от сказок, «Слово о полку Игореве» никак нельзя приписать «народу» - это авторское произведение конкретного человека и стиль изложения вполне определяет его психологический портрет. Существует также парадоксальная ситуация с Сергием Радонежским: с одной стороны, в страшном XIV веке он заслужил огромную всенародную славу у русичей, а с другой от него как будто бы не осталось ни одного слова и ни одного высказывания. В своей книге «Не сотвори кумира», я рассмотрел гипотезу о том, что, хотя бы одно письменное «Слово» от Сергия осталось и это - «Слово о полку Игореве». По моему предположению, это поэтическое произведение было создано специально для того, чтобы вдохновить великого князя Дмитрия Донского на войну с монголо-татарским игом, а на территории современной Троице-Сергиевой лавры в XIV веке располагалась поэтическая артель, своеобразное «Стойло Пегаса», где под предводительством русского Оссиана и были созданы русские народные сказки. Природа вокруг Маковецкого холма вполне к тому располагает и «Лукоморье» из «Руслана и Людмилы» это намёк на «Стойло Пегаса» XIV века. Я хорошо знаком с природой вокруг Сергиева Посада - там на даче у деда прошло всё моё детство.

Судя по характеру и стилю «Слова о полку Игореве», члены этой средневековой поэтической артели выступали за освобождение русского языка от византийских церковнославянских канонов, поэтому их творчество можно вполне назвать революционным. Безымянные поэты старались обогатить русский язык лексикой, сказками и эпосом других народов и прежде всего степных татар. Они использовали древние русские образы языческих богов, но в изобразительных, поэтических целях, точно так как это делал в своём творчестве Пушкин. Средневековые русские поэты не выступали против официозной религии, но понятно, что рассчитывать на особенно тёплый приём властей им не приходилось. Свободное творчество не требует следования уставам и запретам: ничто не запрещает и обсцентную лексику, и свободное использование христианских апокрифов, таких как «Хождение Богородицы по мукам», «Беседа трёх святителей» или «Голубиная книга». Это может очень нравится широким народным массам и в то же время вызывать ненависть у клира. Использование таких ярких отрицательных персонажей, как чёрт или огнедышащий дракон в светском искусстве вполне допустимо и совершенно исключается, если речь идёт о церкви или монастыре.

Примерами «полутеневого» неофициального творчества, выступающего против официоза и не старающегося потеснить религию, является творчество Владимира Высоцкого и Сергея Есенина. Религиозно-уставное творчество имеет целью поддержание «веры» среди прихожан и должно называться любоначалием с целью порабощения свободы мысли. Как только человек начинает подвергать что-то сомнению и мыслить независимо, он тут же превращается в идеологического врага: религия является тормозом свободного развития личности и всего общества в целом. Разрушение религиозных канонов, начавшееся повсеместно в Европе с начала XIV века, заслуженно называется «Эпохой Возрождения», поэтому «Слово о полку Игореве» и русские народные сказки нужно называть Эпохой Возрождения на Руси.

Поэма «Руслан и Людмила» почти полностью основана на русских народных сказках, а значит на творчестве поэтической артели Сергия Радонежского. Поэма не была запрещена, однако Пушкин предполагал и такой вариант: первые варианты поэмы распространялись только в списках. «Руслан и Людмила» создала мнение о Пушкине, как свободном поэте, не работающим ни на власть, ни на церковный истэблишмент. Православие, отнеслось к этой удивительной поэме враждебно, хотя для официального преследования у клира не было ни одного повода. Только полу-придворный поэт Жуковский смог повлиять на решение властей не ссылать Пушкина на Соловецкие острова. Поэт отделался высылкой на задворки империи, российскую Молдавию. Почему произведение, написанное в духе русской национальной культуры, было отвергнуто и вызвало озлобление?

Существует принципиальная разница между языческим мировоззрением и монотеизмом, между интернационализмом и национальной гордостью. Язычество или монотеизм может лежать в самой глубине психологического портрета какого-то народа. Этнос определяется эпосом. Эпос включает не требующие религиозных ритуалов сказки или национальных богов, которым полагается служить. Языческое сознание свободно принимает в свой пантеон новых богов. Характеристики и свойства богов одних народов могут свободно перетекать к другому народу, лишь незначительно изменив свою одежду. В физике такое свойство называется смачиваемостью. Одна жидкость свободно растворяется в другой без осадка. Самосвявзанность и стабильность языческих народов хрупка и целый народ может исчезнуть после завоевания его другим народом. В медицине есть понятие «группа крови». Одна группа крови может принять в себя любую другую без особых проблем, другая может принять в себя только кровь идентичную себе. Христианство позиционирует себя, как монотеизм, но в то же время является одним из примеров языческого мышления в греко-римском стиле, поэтому легко принимается языческими народами. Пушкин наглядно показал это в поэме «Гавриилиада». В то же время, русская народная мифология, напоминающая язычество, напротив является манифестом русской индивидуальности и легко принято языческим народом быть не может. Можно сказать, что «русские сказки» определяют русский народ, но кого конкретно определяют христианские сказки сказать нельзя. Христианские книги от начала и до конца включают себя историю евреев, но те, кто называет себя евреями не имеют никакого отношения к христианству. «Русское» православие заявилось из Восточной Римской империи. Согласно летописям, у князя Владимира был выбор что исповедовать, а значит Русь могла принять что-то другое. По отношению к русскому этносу, в отличие от русских народных сказок, византийское православие вторично, поскольку народного эпоса не отражает.

Христианская мифология включает в себя элементы арийского митраизма, иудаизма и древне-римских верований. Первоначальной аудиторией для распространения этой религии был греко-римский мир. Как иллюстрирует «Гавриилиада», христианская мифология поёт в тональности гомеровской Илиады. Мария подобно Елене не видит ничего зазорного в том, чтобы отдаться в один день трём разным лицам с ремаркой «Как это им не лень?», а положение «единого бога», орущего «люблю тебя, Мария» становится более чем комическим. Мария любит всех ближних, которые предложили свою любовь, а её муж совершенно спокойно относится к её разврату и всё прощает. В русских церквях поют и читают на иностранном, древнеболгарском языке, считающемся в православии «святым». В этих «священных» текстах все имена исключительно еврейского происхождения, а использование могучего и свободного «русского» на богослужениях не благословляется. «Православную культуру» с её древнеболгарским языком, византийскими иконами и еврейской мифологией никак нельзя назвать «русской культурой». Но, русские спокойно принимают и чужой язык, и чужую историю, и чужие имена: это приемлемо, если служит упрочению материального положения народа и защищает от внешних врагов. Что тут можно сказать о национальной гордости? Для русских любая идеология носит исключительно вспомогательный характер и по своей сути никого не интересует. Увлечение коммунизмом в XX веке показало, что если возникает другая идеология, которая служит своей функции лучше, то ничего не мешает её принять, поскольку религия частью национального характера не является.

Возникает парадоксальная ситуация - творчество, адресованное одному народу, включающее только его язык и его мифологию отвергается, поскольку не служит ни материальным целям, ни защите. Творчество артели Варфоломея в XIV века было национальным и служило поднятию национального самосознания в борьбе против монголо-татарского ига. Союз с Золотой Ордой был, с материальной точки зрения, выгоден московской власти и служил делу объединения всех раздробленных русских княжеств вокруг Москвы. Но, при этом унижалось достоинство русского народа, зависящего от ига степных татар.

«Слово о полку Игореве» поднимало национальное сознание русичей, чтобы вдохновить на войну против татар, независимо от конкретной материальной выгоды. Сергий Радонежский сыграл такую же роль на Руси, как и Моисей для евреев. Анализ русских народных сказок и «Слова о полку Игореве», показывает, что их авторы культивировали образы и сказания разных народов. Сергий стал «святым», после того, как его образ был трансформирован в бессловесного христианского кумира в стиле византийских чудовторцев: его творчество, за которое он получил всенародную любовь, оказалось несовместимым с «православной» культурой. Остаться народным любимцем он мог только превратившись в служку церковного истэблишмента. Поэма «Руслан и Людмила» начинается трогательным посвящением царице его души, а заканчивается:

Забытый светом и молвою,
Далече от брегов Невы,
Теперь я вижу пред собою
Кавказа гордые главы.

У Александра Блока есть стихотворение объясняющее, почему отношение народа к рассказанной поэтом сказке, может полностью дискредитировать отношение автора к народу и рассеять его иллюзии по поводу использования сказок для каких-то творческих замыслов:

Скамья ладьи красна от крови
Моей растерзанной мечты,
Но в каждом доме, в каждом крове
Ищу отважной красоты.
! Я вижу: ваши девы слепы,
У юношей безогнен взор.
Назад! Во мглу! В глухие склепы!
Вам нужен бич, а не топор!

Русские народные сказки были обращены к одному народу. Еврейские народные сказки из которых родился трёхглавый дракон авраамических религий, тоже. Может ли такой путь привести к чему нибудь позитивному?

Но огнь поэзии погас.
Ищу напрасно впечатлений:
Она прошла, пора стихов,
Пора любви, веселых снов,
Пора сердечных вдохновений!
Восторгов краткий день протек -
И скрылась от меня навек
Богиня тихих песнопений…

Сказочный мир, в котором происходят события «Руслана и Людмилы» обладает языческим шармом. «Там чудеса, там леший бродит…» и проч., однако идеи, содержащиеся в поэме, имеют оттенок монотеизма. Высшую власть на Руси символизирует Царь или великий князь, самодержец мирской власти. В поэме это солнечный Владимир. Всё подчинено его власти и все выполняют его волю. Он выдаёт замуж дочь, он посылает витязей на её поиски, от его решения будет зависеть, кто станет ему зятем. Владимир Солнце, вполне в духе древнеегипетского бога Амона или древнегреческого Зевса, появляется за большим столом, за которым пирует «в кругу могучих сыновей». Он именно «пирует» (как на «Пирах» Баратынского), а не колдует или занимается государственным делами и продолжает пировать за своим столом во время всего действия сказки. Царь на Руси - это божественная должность, когда человек превращается в земного бога, как фараон в Древнем Египте. В терминах русской истории такое положение называется абсолютным самодержавием. Это суррогат монотеизма, где, как и у древних египтян, роль высшего бога выполняет человек. Правда, реальный царь на Руси должен строго следовать линии своего окружения, иначе он узнает, как, не смотря на свою «богопоставленность», на Руси царей давят . Чтобы здесь реально управлять государством иногда требуется перейти к тотальному террору - как делали Иван Грозный и Пётр I: но за Грозным стояли опричники, а за Петром I армия.

Реальный Владимир по жизни был достаточно жестоким человеком и совершенно не интересовался религией. Рассказывают что, захватив перешедший на сторону Киева Полоцк, Владимир перебил всю семью правителя города князя Рогволода, потом по совету своего дяди Добрыни сначала изнасиловал Рогнеду на глазах её родителей, а затем убил её отца и двух братьев. Княжну Рогнеду, просватанную прежде за Ярополка, он насильно взял в жёны. Вначале Владимир воздвиг в Киеве языческое капище, и только потом формально принял христианство. После всего этого, в православной мифологии он оказался святым и равноапостольным «крестителем Руси» даже несмотря на то, что до конца жизни оставался язычником. В русских былинах он стал прообразом собирательного былинного персонажа Владимира Красное Солнышко не имеющего к своему прототипу никакого отношения. Образ «святого равноапостольного» князя противоречит и былинному Владимиру Солнце и историческому Владимиру, но пушкинский персонаж адекватно отражает русско-народное понимание «единого руководителя государства».

В центре поэмы «Руслан и Людмила» противостояние четырёх богатырей за руку Людмилы, младшей дочери Владимира Солнце. Девушка была назначена в супруги Руслану, но после того, как два раза раздался «голос страшный», кто-то «взвился чернее мглы туманной» и унёс Людмилу неизвестно куда. Согласно «Повести временных лет» до формального крещения, Владимир проводил «испытание вер». Князь приглашал представителей разных религий, чтобы выбрать самую подходящую. От волжских булгар к нему пришли мусульмане, от Римского папы немцы, голосовавшие за католицизм а от хазар иудеи, но Владимиру больше всего понравилось христианство по греко-византийскому обряду. Земли, где жили русичи, располагались в непосредственной близости от могущественной в те времена Византийской империи и византийские миссионеры уже давно продвигали своё учение вглубь средне-русских территорий, поэтому не исключено, что официальное «принятие» греко-византийского христианства было простой формальностью. Религия мощного соседа делала Киев союзником Византии и служила дополнительной защитой для Киевской Руси.

«Борьба за Людмилу» ассоциируется с борьбой религий за первенство. С точки зрения языческого мировоззрения взаимное существование нескольких религий ничего страшного не представляет и это характерно для народов, которые «любят ближних». Но, трудно себе представить, что Людмила согласится быть женой сразу нескольких человек. У Владимира Высоцкого есть песня про «Четвёрку первачей». Они соревнуются в беге, и кто-то обязательно должен выиграть - судья не зафиксирует ничьей .

Понятие «любви к ближнему» в спортивном состязании отсутствует, как и у народов, которые не приемлют излишнего влияния другой религии на территории своих жизненных интересов. Мессианская идея, характерная для некоторых народов, рассказывает, что рано или поздно только одна единственная религия или учение сможет доказать свою истинность, победив все остальные в честной конкуренции. Единственность истины в принципе противоречит концепции любви и толерантности к чуждому, ближнему мировоззрению. Судья не зафиксирует ничьей. У Высоцкого, первый бегун хочет «проглотить лакомый кусок». В поэме «Руслан и Людмила» он соответствует Рогдаю, «надежде киевлян». В Борисе Годунове, Пушкин, называет Романовых «надеждой отечества». И, действительно, российский меч кесаря немного напоминает стратегию Рогдая.

Почему высоких мыслей не имел?-
Потому что в детстве мало каши ел,
Голодал он в этом детстве, не дерзал,-
Успевал переодеться — и в спортзал.

Второй бегун мечтает о «лавровом венке». У Пушкина ему соответствует Фарлаф, «крикун отменный в пирах никем не побежденный».

Номер два — далек от плотских тех утех,-
Он из сытых, он из этих, он из тех,-
Он надеется на славу, на успех -
И уж ноги задирает выше всех.

Третий бегун у Высоцкого убелён и умудрён, «ползёт на запасные пути» по причине того, что он «второй надёжный эшелон». Кажется, что большой возраст третьего бегуна у Высоцкого противоречит молодому хазарскому хану Ратмиру. Однако это не так. Оба «третьих» отражают одну и ту же идею. Кстати «хазарский хан» это фактически «царь иудейский», а «двенадцать спящих дев» созвучны «двенадцати коленам Израиля». Старуху Изра$’$иль молодой никак назвать нельзя. Если богатырь «как мальчишка, как шпана» отвлечётся на позицию «царя иудейского« и «пробуждение двенадцати спящих дев», то Людмилы ему не видать, как своих ушей. Если спроецировать богатырей из «Руслана и Людмилы» на мировые религии, то Рогдай будет символизировать ислам, Фарлаф - христианство, а Ратмир - иудаизм. Руслан символизирует творчество Пушкина.

Согласно Лао Цзы, даже самое крепкое дерево сломать проще, чем побеги бамбука или ивы. Жесткое ломается, мягкое меняет форму и только бамбук или ива могут изгибаться под внешним давлением, не ломаясь и не меняя своей формы. Стратегия Рогдая, полагающего, что он способен физически устранить соперника на пути к Людмиле, очевидно неверна. Ратмир, увлёкшийся частной задачей, выплёскивает с водой и ребёнка. Можно завладеть девушкой обманом, но каким бы красивым обман не был, нельзя построить счастья, на лжи и преступлении.

В былинах Макферсона Финн назван отцом Оссиана. Финн у Пушкина постоянно называет Руслана своим сыном, а тот называет его своим отцом. С именем Финна связана известная Фингалова пещера, получившая своё нынешнее называние по одноимённой увертюре Мендельсона, навеянной услышанными в пещере мелодическими созвучиями. Финн или Фингал буквально означает «белый странник». Мендельсон создал известный свадебный марш, исполняющийся во всех дворцах бракосочетания при заключении брачного договора. Этот марш был написан для пьесы «Сон в летнюю ночь», в которой тоже есть параллели с сюжетом «Руслана и Людмилы». Руслан встречает Финна в пещере и тот рассказывает ему историю своей любви к Наине. Еврейское имя Наина на иврите означающее «невинная», созвучно немецкому слову «нет», «Nein». История отношений Финна и Наины имеет параллели в мировой мифологии, но с точностью до наоборот. В поэме «Руслан и Людмила», Наина вначале отвергает Финна, как пастуха, потом как героя и, наконец, став старухой, принимает его колдуном; но, теперь Финн отвергает Наину.

Библейские предания сообщают, что евреи родом из вавилонского междуречья: Авраам происходил из халдейского Ура. Один из центральных шумерских мифов повествует о любви богини Инанны к пастуху, Думузи. Имя Инанна немного созвучно имени Наина. Прекрасная Инанна, Царица Небес, дочь светлого бога луны Нанны живёт в чертоге на краю неба, но иногда спускается на землю. Инанна вначале любит божественного земледельца Энкимду, но благодаря своей страстной речи, Думузи добивается любви Инанны, и та выходит за него замуж. Шумерская богиня предпочитает богатому и знатному земледельцу пастуха со страстной речью, чувства материальному миру.

Следующее место жительства, по библейским сказаниям, у евреев было в Древнем Египте. Герой Эхнатон, а позже его последователь Моисей были отвергнуты египтянами и тепло приняты евреями. Моисей заслужил любовь народа мадианитов и хабиру, когда был пастухом. Позже, он сделался любимым народным героем у евреев, признавших Моисея своим патриархом и основателем. В Иудее начала нашей эры, евреи отвергли Иисуса - чудотворца, а египтяне и греко-римские народы, ставшие сказочниками, приняли колдуна своим кумиром. Теперь, христианство преследует бога, как старая Наина преследует Финна, а евреи сегодня самый атеистический народ в мире. Финн пророчит Руслану, что тот обязательно добьётся успеха и победит злого Черномора и Наину. Если Наина символизирует «Чудо», то Черномор должен символизировать «Хлеба», «власть материальных ценностей» или «власть денег». Оказавшись во дворце Черномора, Людмила видит резкий контраст между тем, что находится внутри дворца и тем, что снаружи. Внутри это сказочный замок:

Среди подушек пуховых,
Под гордой сенью балдахина;
Завесы, пышная перина
В кистях, в узорах дорогих;
Повсюду ткани парчевые;
Играют яхонты, как жар;
Кругом курильницы златые
Подъемлют ароматный пар;

Снаружи от этого рая, безжизненная пустыня:

В пространстве пасмурной дали.
Всё мертво. Снежные равнины
Коврами яркими легли;
Стоят угрюмых гор вершины
В однообразной белизне
И дремлют в вечной тишине;
Кругом не видно дымной кровли,
Не видно путника в снегах,
И звонкий рог веселой ловли
В пустынных не трубит горах;

Рай Черномора, Пушкин сравнивает с садами Армиды, волшебницы из торкватовых октав «Освобождённого Иерусалима». Армида завлекает туда рыцаря Танкреда, чтобы отвлечь его от его цели освобождения «гроба господня». Сады Соломона Пушкин сравнивает с «садами князя Таврии», то есть «потёмкинскими деревнями». Похожая ситуация возникает в сказке Андерсена «Снежная королева». Герда в поисках Кая попадает в волшебный сад вечного счастья «Женщины, умеющей колдовать». Сам Кай при этом оказывается пленником Снежной Королевы в царстве вечного холода. Богатство и материальные ценности часто приводят к духовной нищете. Известная новозаветная фраза говорит, что «богатому так же трудно войти в царство божие, как и верблюду пролезть в игольное ушко». В замке Черномора, Людмила ведёт себя вполне в традициях пути Дао. Вначале она хочет «в волнах утонуть», однако в воды не прыгает. Потом решает умереть с голода, но и тут проявляет гибкость. Какой толк умирать, кому и что она при этом докажет?

«Мне не страшна злодея власть:
Людмила умереть умеет!
Не нужно мне твоих шатров,
Ни скучных песен, ни пиров -
Не стану есть, не буду слушать,
Умру среди твоих садов!»
Подумала - и стала кушать.

Главной слабостью и в то же время источником колдовской силы Черномора является длинная борода. В состоянии стабильности, когда слуги её бережно несут на руках всё нормально. Но, когда происходит возмущение, стройность системы рушится и Черномор в своей собственной бороде может запутаться. Так, власть капитала может сильно пострадать от возмущений на бирже. Людмиле для этого достаточно громко закричать:

Княжна с постели соскочила,
Седого карла за колпак
Рукою быстрой ухватила,
Дрожащий занесла кулак
И в страхе завизжала так,
Что всех арапов оглушила.
Трепеща, скорчился бедняк,
Княжны испуганной бледнее;
Зажавши уши поскорее,
Хотел бежать, но в бороде
Запутался, упал и бьется;

Для победы над Черномором, Руслану нужно достать меч-кладенец у Головы. Живая Голова - родной брат Черномора, а родным братом у «Хлебов» являются законы материального мира. Илья Муромец получает свою силу от Святогора, символизирующего в русских сказках глубинные природные силы. История с Ратмиром это комментарий или пародия на поэму Жуковского «Двенадцать спящих дев», к темам которой Пушкин возвращался на протяжении всего своего творчества:

Поэзии чудесный гений,
Певец таинственных видений,
Любви, мечтаний и чертей,
Могил и рая верный житель
И музы ветреной моей
Наперсник, пестун и хранитель!
Прости мне, северный Орфей,
Что в повести моей забавной
Теперь вослед тебе лечу
И лиру музы своенравной
Во лжи прелестной обличу.

Хазарский, то есть иудейский царь Ратмир находит жилище «прекрасных дев» которые в конце концов завлекают его к себе. Ратмир забывает о Людмиле. Оставшись у этих дев, в тайных лобзаниях, Ратмир прекращает свою борьбу за Людмилу и «девственная лира умолкает под его рукой». Пушкин так комментирует выбор Ратмира:

Но есть волшебники другие,
Которых ненавижу я:
Улыбка, очи голубые
И голос милый - о друзья!
Не верьте им: они лукавы!
Страшитесь, подражая мне,
Их упоительной отравы,
И почивайте в тишине.

В стихотворении Пушкина «Талисман», восточная красавица так объясняет свойство своего подарка:

Но когда коварны очи
Очаруют вдруг тебя,
Иль уста во мраке ночи
Поцелуют не любя -
Милый друг! от преступленья,
От сердечных новых ран,
От измены, от забвенья
Сохранит мой талисман!

Руслан достигает Черномора и, держась за его бороду, летает по всему миру. После того, как Черномор устаёт, Руслан отрезает у него бороду, лишив тем самым волшебной силы. Можно только гадать, что это может означать в терминах финансового капитала и финансовой олигархии. Бороду он подвязывает к своему шлему. Руслан освобождает Людмилу, но девушка спит, и разбудить её может только волшебное кольцо Финна. Поездка со спящей девушкой перекликается с балладой Жуковского «Людмила». Но, в балладе Жуковского, девушка не спит, а скачет с мёртвым женихом, а у Пушкина живой жених везёт спящую девушку. Когда девушка проснётся, то увидит живого жениха, как это описано Жуковским в поэме «Светлана».

Что же твой, Светлана, сон,
Прорицатель муки?
Друг с тобой; все тот же он
В опыте разлуки;
Та ж любовь в его очах,
Те ж приятны взоры;
То ж на сладостных устах
Милы разговоры.

Людмилу привозит к Владимиру Фарлаф. Это имя имеет греко-византийское происхождение и значит «радостный свет». Существует аллюзия на английское «for love»: для любви. Характеристика «радостный свет для любви» может быть хорошей характеристикой христианства, как оно само себя позиционирует. Фарлаф убивает Руслана при помощи Наины, символизирующей «чудо религии». Превращение живого человека в мифологического монстра для создания шизофренического псевдоучения вполне может быть названо убийством во имя великих целей. Это тема «Моцарта и Сальери», развиваемая Достоевским в книге «Преступление и наказание». Руслана с помощью мёртвой и живой воды воскрешает Финн, который возможно приходится ему отцом. У Пушкина отец не убивает сына а, наоборот, воскрешает его и теперь Руслан направляется во дворец, чтобы стать «спасителем» для Людмилы. Руслан пробуждает девушку, а не загоняет в гроб, как в поэме «Людмила». На его шлеме подвязана борода Черномора, в руках меч-кладенец от живой головы. Финн говорит Руслану, что свидится с ним не прежде чем за дверью гроба, то есть благословляет Руслана на всё и не будет ему ни в чём мешать.

Окончание сказки «Руслан и Людмила» повторяет окончание поэмы «Елисей или раздражённый Вакх». Руслан попадает на битву, где защищает страну от врагов, потом будит Людмилу с помощью волшебного кольца и всё заканчивается как хэппи энд. Все счастливы. Ратмир тихо живёт со своей рыбачкой у самого синего моря с разбитым корытом. Рогдай развлекается с русалками. Фарлаф и Черномор служат при дворе Солнечного Владимира, а принц Руслан со своей Людмилой торжествуют победу. Друзей Людмилы и Руслана Пушкин приглашает следовать за ним дальше - по страницам романа «Евгений Онегин».

Стихотворное сказочное произведение выдающегося русского классика русской литературы Александра Сергеевича Пушкина, поэма «Руслан и Людмила», была написана в период с 1818 по 1820 год. Автор, впечатленный красотой, многообразием и самобытностью русского фольклорного творчества (былин, сказаний, сказок и лубочных повестей) создает уникальное поэтическое произведение, ставшее классикой мировой и русской литературы, отличающееся гротескным, фантастическим сюжетом, использованием просторечной лексики и наличием некоторой доли авторской иронии.

По мнению некоторых литературоведов, поэма была создана как пародия на рыцарские романы и поэтические баллады в романтическом стиле модного в то время Жуковского (основой послужила его популярная баллада «Двенадцать дев»), который после выход в свет поэмы подарил Пушкину свой портрет со словами благодарности от побежденного учителя для ученика-победителя.

История создания

(Первое издание «Руслан и Людмила» А.С. Пушкин, СПб. Типография Н. Греча, 142 с., 1820 год )

По некоторым данным Пушкин задумал написание этой сказочной поэзии с «богатырским духом» еще во время своего лицейского обучения. Но приступил он к работе над ним значительно позже, уже в 1818-1820 годах. Стихотворная поэма создавалась под влиянием не только исключительно русского фольклорного творчества, здесь еще явственно чувствуются мотивы произведений Вольтера, Ариосто. Имена для некоторых персонажей (Ратмир, Фарлаф, Рагдай) появились после прочтения Пушкиным «Истории государства российского».

Анализ произведения

(У Лукоморья дуб зеленый Златая цепь на дубе том.., Хромо-литография А.А. Абрамова. Москва, 1890 год )

В данном поэтическом произведении автор искусно соединил старину, моменты русской истории и время, в котором жил поэт. Например, образ Руслана у него сродни образу легендарных русских богатырей, он такой же храбрый и мужественный, а вот Людмила благодаря своей некоторой беспечности, кокетливости и легкомыслию, наоборот ближе к барышням именно пушкинской эпохи. Самым важным для поэта была показать в произведении торжество добра над злом, победу светлого начала над темными, мрачными силами.

После появления в 1820 году поэмы в печати, она практически сразу принесла поэту заслуженную славу. Отличаясь легкостью, ироничностью, возвышенностью, грациозностью и свежестью она являлась глубоко оригинальным произведением, в котором были талантливо перемешаны различные жанры, традиции и стили, сразу покорявшие умы и сердца читателей того времени. Некоторые критики осуждали использование в поэме нарочито простонародных оборотов речи, не всем была понятна необычная техника автора и непривычная позиция его как рассказчика.

Сюжетная линия

Поэма «Руслан и Людмила» поделена на шесть частей (песен), начинается она со строк, где автор говорит о том, кому посвящено данное произведение, а предназначено оно для девиц-красавиц, в угоду которым и написана эта сказка. Затем идет всем хорошо известное описание волшебной страны Лукоморье, зеленого дуба там произрастающего и мифических существ там обитающих.

Первая песня начинается рассказом о пире во дворце киевского князя Владимира Красного Солнышка, посвященного свадьбе его дочери, прекрасной Людмилы, и храброго молодого богатыря Руслан. Там же присутствует легендарный былинный певец, и сказитель Баян, а также три соперника Руслана Ратмир, Рагдай и Фарлаф, которые тоже влюблены в Людмилу, они злы новоявленного жениха, полны зависти и ненависти к нему. Тут случается несчастье: злой колдун и карлик Черномор похищает невесту и уносит в свой зачарованный замок. Руслан и трое соперников выдвигаются из Киева на её поиски, в надежде, что тот, кто найдет княжескую дочь, получит её руку и сердце. По дороге Руслан встречает старца Финна, рассказывающего ему историю о своей несчастной любви к девушке Наине и показывающего ему дорогу к страшному колдуну Черномору.

Вторая часть (песня) рассказывает о приключениях соперников Руслана, о его столкновении и победе над напавшим на него Рагдаем, а также описываются подробности пребывания Людмилы в замке Черномора, её знакомство с ним (Черномор приходит к ней в комнату, Людмила пугается, визжит, хватает его за колпак и он в ужасе убегает).

В третьей песне описывается встреча старых друзей: волшебника Черномора и его приятельницы колдуньи Наины, которая является к нему и предупреждает его о том, что к нему идут богатыри за Людмилой. Людмила находит волшебную шапку, которая делает её невидимой и прячется по всему дворцу от старого и противного колдуна. Руслан встречает гигантскую голову богатыря, побеждает её и завладевает мечом, которым можно убить Черномора.

В четвертой песне Радмир отказывается от поисков Людмилы и остается в замке с юными прелестницами, и только один верный воин Руслан упорно продолжает свое путешествие, которое становится все опаснее, дорогою он встречается с ведьмой, великаном и другими врагами, они пытаются его остановить, но он твердо идет к своей цели. Черномор обманным путем ловит Людмилу, одетую в шапку-невидимку, в волшебные сети и она в них засыпает.

Пятая песня повествует о прибытии Руслана в чертоги волшебника, и о тяжелом сражении богатыря и злодея-карлика, который три дня и три ночи носит Руслана на своей бороде, и, в конце концов, сдается. Руслан его пленяет, отрезает волшебную бороду, кидает колдуна в мешок и идет искать свою невесту, которую подлый карлик хорошо спрятал, надев на неё шапку-невидимку. Наконец он находит её, но не может разбудить, и в таком сонном состоянии решает вести в Киев. На ночной дороге на него исподтишка нападает Фарлаф, тяжело ранит и забирает Людмилу.

В шестой песне Фарлаф привозит девушку к отцу и всем говорит, что это он её нашел, но разбудить её он так и не может. Старец Финн спасает и оживляет Руслана живой водой, тот спешит в Киев, на который как раз напали печенеги, храбро сражается с ними, снимает колдовство с Людмилы и та просыпается. Главные герои счастливы, устраивается пир на весь мир, карлика Черномора, потерявшего волшебную силу оставляют во дворце, в общем, добро пообедает зло и справедливость торжествует.

Поэма заканчивается пространным эпилогом, в котором Пушкин рассказывает читателям, что своим произведением он славил преданья старины глубокой, говорит о том, что в процессе работы он забывал обо всех обидах и прощал своих врагов, в чем ему очень помогла дружба, имеющая для автора огромное значение.

Главные герои

Богатырь Руслан, жених княжеской дочери Людмилы, является центральным персонажем пушкинской поэмы. Описание испытаний, выпавших на его долю, выдержанные с честью и великим мужеством во имя спасения своей любимой, ложится в основу всей сюжетной линии. Автор, вдохновленный подвигами русских былинных богатырей, изображает Руслана не только спасителем возлюбленной, а еще и защитником родной земли от набегов кочевников.

Внешность Руслана, описанная с особой тщательностью, должна полностью по замыслу автора передавать его соответствие героическому образу: он имеет белокурые волосы, символизирующие чистоту его замыслов и благородство души, его латы всегда чисты и блестящи, как и подобает рыцарю в блестящих доспехах, всегда готовому к бою. На пиру Руслан полностью поглощен думами о будущей женитьбе и горячей любовью к невесте, что не дает ему замечать завистливые и злые взгляды соперников. На их фоне он выгодно отличается чистотой и прямотой помыслов, искренностью и чувственностью. Также основные черты характера вырисовываются во время его путешествия в замок Черномора, он проявляет себя как честный, порядочный и великодушный человек, храбрый и мужественный воин, целеустремленно и упорно идущий к своей цели, верный и преданный возлюбленный, готовый ради своей любви даже умереть.

В образе Людмилы Пушкина показал портрет идеальной невесты и возлюбленной, которая преданно и верно ждет своего жениха и безмерно тоскует в его отсутствие. Княжеская дочь изображена тонкой, ранимой натурой, обладающей особой нежностью, чувствительностью, изящностью и скромностью. Вместе с тем это не мешает ей обладать твердым и непокорным характером, который помогает ей противостоять злому колдуну Черномору, дает силы и храбрости и не покоряться подлому похитителю и верно ждать своего избавителя Руслана.

Цитаты

Узнай, Руслан: твой оскорбитель

Волшебник страшный Черномор,

Красавиц давний похититель,

Полнощных обладатель гор.

Дела давно минувших дней

преданья старины глубокой..

Там царь Кащей над златом чахнет;

Там русский дух… там Русью пахнет! автор А.С. Пушкин

Особенности композиционного построения

Жанр поэмы «Руслан и Людмила относится к романам и поэмам конца восемнадцатого начала девятнадцатого века, тяготеющим к творчеству в «национальном» духе. Также в нем отражены влияние на автора таких направлений в литературе как классицизм, сементализм, и рыцарская романтика.

По примеру всех волшебно-рыцарских поэм данное произведение имеет сюжет, построенный по определенному шаблону: герои-рыцари ищут своих возлюбленных, похищенных каким-либо мифическим злодеем, преодолевают для этого ряд испытаний, вооружившись определенными талисманами и волшебным оружием, и в конце получают руку и сердце красавицы. Поэма «Руслан и Людмила» построена в том же ключе, однако её отличает удивительная грациозность, свежесть, тонкое остроумие, яркость красок и легкий шлейф эпикуреизма, характерного для многих произведений, написанных Пушкиным в период его обучения в Царскосельском лицее. Именно ироническое отношение автора к содержанию поэмы не может придать этому произведению настоящий «национальный» окрас. Главными достоинствами поэмы можно назвать её легкую и прекрасную форму, игривость и остроумность стиля, задорность и бодрость общего настроя, яркой нитью проходящих через все содержание.

Сказочная поэма Пушкина «Руслан и Людмила», веселая, легкая и остроумная стала новым словом в устоявшихся литературных традициях написания героических баллад и поэм, она пользовалась огромной популярностью среди читателей и вызвала большой резонанс в среде литературных критиков. Недаром сам Жуковский признал свой полный провал, и отдал ветвь первенства молодому таланту Александра Сергеевича Пушкина, который благодаря этому произведению занял лидирующую позицию в рядах русских поэтов и стал знаменитым не только в России, но и далеко за её пределами.

Сочинение

1. Волшебная сказка или поэма?
2. Приметы сказки в поэме.
3. Значение финала.

Что за прелесть эти сказки! Каждая есть поэма!
А. С. Пушкин

«Руслан и Людмила» - это первая поэма А. С. Пушкина, ее замысел родился еще в лицее. Он хотел создать богатырскую сказочную поэму, вдохновленный русскими фольклорными сказками и переводами Вольтера и Л. Ариосто. Литературоведы определяют жанровую принадлежность поэмы как волшебную сказку.

В «Руслане и Людмиле» содержится много узнаваемых особенностей русской сказки. Как и во всякой сказке, повествование предваряется присказкой. Присказка - это особый жанр, очень короткий рассказ, прибаутка, предисловие к сказке. Она часто совсем не связана с самой сказкой по содержанию, а просто подготавливает слушателей к ней и усиливает фольклорную окраску текста.

У лукоморья дуб зеленый;
Златая цепь на дубе том:
И днем и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом;
Идет направо - песнь заводит,
Налево - сказку говорит.
Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит...

В этой присказке перед нами проходят узнаваемые сюжеты сказок, рассказанных поэту няней Ариной Родионовной. Автор, подтверждая свою причастность к сказочному миру, говорит о своем знакомстве с ученым котом и готов рассказать одну из его сказок. Этой сказкой и является «Руслан и Людмила».

В то же время поэма содержит исторические реалии и является пародией на балладу В. А. Жуковского «Двенадцать спящих дев», за что Пушкин получил от него портрет с посвящением «Победителю-ученику от побежденного учителя». Именно как пародийная поэма содержит сниженную лексику, гротеск, шутки - многое дало критикам повод обвинить автора в безнравственности, хотя рядовому читателю поэма понравилась. Зачин - традиционное начало сказки - определяет место действия, знакомит нас с героями и вводит в курс дела - о чем идет речь, с чего начинается действие поэмы.

С друзьями, в гриднице высокой
Владимир-солнце пировал;
Меньшую дочь он выдавал
За князя храброго Руслана...

Читая поэму, мы отмечаем, что в ней есть и исторические персонажи (князь Владимир, певец Баян) и выдуманные. Так, имена Рогдая, Фарлафа и хазарского хана Ратмира были взяты Пушкиным из «Истории государства российского» Н. М. Карамзина.

Вслед за свойственным сказкам неожиданным событием с участием неведомых сил - исчезновением Людмилы - мы видим также традиционный сказочный мотив соперничества: отец Людмилы обещает отдать ее в жены спасителю. Четверо героев отправляются в путь, чтобы отыскать Людмилу и заполучить ее в жены. В определенный момент они разделяются, и каждый следует своей дорогой. Это напоминает фольклорный мотив выбора пути.

В дороге каждого ждут чудеса, испытания, необычные встречи: Руслан через старца Финна узнает, кто украл его жену, получает напутствие и предсказание.

В поэме есть волшебные предметы -- шапка-невидимка, меч, живая и мертвая вода, волшебное кольцо. Облик героев тоже говорит о сказочности. Злые герои выглядят фантастично. Колдунья Наина, напоминающая бабу-ягу, превращается в крылатого черного змея, а вот как выглядит Черномор:

Арапов длинный ряд идет
Попарно, чинно, сколь возможно,
И на подушках осторожно
Седую бороду несет;
И входит с важностью за нею,
Подъяв величественно шею,
Горбатый карлик из дверей:
Его-то голове обритой,
Высоким колпаком покрытой,
Принадлежала борода.

Такой характерный сказочный прием, как троекратный повтор, тоже присутствует в поэме «Руслан и Людмила»:

Потом три раза прошипела,
Три раза топнула ногой
И черным змеем улетела.

Здесь присутствуют постоянные эпитеты, свойственные фольклору: ясны очи, верный меч, ретивый конь. Богатство языка поэмы в изобразительно-выразительных средствах: гиперболах, сравнениях.

Достоверно известно, что образ огромной головы, с которой пришлось сражаться Руслану, Пушкин взял из старинной сказки о Еруслане Лазаревиче, сюжет которой пришел в русский фольклор с Востока. Фактически Еруслан - это видоизмененное имя Руслан. Приключения героя лубочной сказки Еруслана и его воинские подвиги знали все - настолько широко она была распространена в народе. И меч-кладенец герой получает так же, как Руслан, одержав победу над головой после троекратной попытки. В поэме голова - это старший брат Черномора, обманутый им и охраняющий заветный меч. Он просит Руслана отомстить за него брату, сила которого заключена в его волшебной бороде. Отрубает Руслан бороду Черномора тем самым мечом. Поединок героя со злом - кульминация поэмы. Как и в сказке, все заканчивается благополучно.

Чем кончу длинный мой рассказ?
Ты угадаешь, друг мой милый!
Неправый старца гнев погас;
Фарлаф пред ним и пред Людмилой
У ног Руслана объявил
Свой стыд и мрачное злодейство;
Счастливый князь ему простил;
Лишенный силы чародейства,
Был принят карла во дворец;
И, бедствий празднуя конец,
Владимир в гриднице высокой
Запировал в семье своей.

Завершается последняя, шестая песнь, так же, как и начинается первая: Дела давно минувших дней, Преданья старины глубокой.

Итак, мы видим у автора следование всем основным канонам русской сказки. Мораль поэмы вторит морали фольклорных произведений - только тот, кто берется со злом, смел, добр и отважен, побеждает. Правда всегда на стороне добра. Творчески синтезируя сказку и историю, былину и европейский роман, Пушкин создал волшебную поэму с элементами фантастики, таким образом одержав победу в соревновании с В. А. Жуковским и К. Н. Батюшковым, которые мечтали создать сказочную поэму на национально-исторической основе.

Другие сочинения по этому произведению

Посвящение

Для вас, души моей царицы,
Красавицы, для вас одних
Времен минувших небылицы,
В часы досугов золотых,
Под шепот старины болтливой,
Рукою верной я писал;
Примите ж вы мой труд игривый!
Ничьих не требуя похвал,
Счастлив уж я надеждой сладкой,
Что дева с трепетом любви
Посмотрит, может быть, украдкой
На песни грешные мои.

Песнь первая

У лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том:
И днем и ночью кот ученый
Всё ходит по цепи кругом;
Идет направо - песнь заводит,
Налево - сказку говорит.

Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит;
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей;
Там лес и дол видений полны;
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой,
И тридцать витязей прекрасных;
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними дядька их морской;
Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя;
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несет богатыря;
В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит;
Там ступа с Бабою Ягой
Идет, бредет сама собой;
Там царь Кащей над златом чахнет;
Там русской дух… там Русью пахнет!
И там я был, и мед я пил;
У моря видел дуб зеленый;
Под ним сидел, и кот ученый
Свои мне сказки говорил.
Одну я помню: сказку эту
Поведаю теперь я свету…

Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой.

В толпе могучих сыновей,
С друзьями, в гриднице высокой
Владимир-солнце пировал;
Меньшую дочь он выдавал
За князя храброго Руслана
И мед из тяжкого стакана
За их здоровье выпивал.
Не скоро ели предки наши,
Не скоро двигались кругом
Ковши, серебряные чаши
С кипящим пивом и вином.
Они веселье в сердце лили,
Шипела пена по краям,
Их важно чашники носили
И низко кланялись гостям.

Слилися речи в шум невнятный:
Жужжит гостей веселый круг;
Но вдруг раздался глас приятный
И звонких гуслей беглый звук;
Все смолкли, слушают Баяна:
И славит сладостный певец
Людмилу-прелесть и Руслана
И Лелем свитый им венец.

Но, страстью пылкой утомленный,
Не ест, не пьет Руслан влюбленный;
На друга милого глядит,
Вздыхает, сердится, горит
И, щипля ус от нетерпенья,
Считает каждые мгновенья.
В уныньи, с пасмурным челом,
За шумным, свадебным столом
Сидят три витязя младые;
Безмолвны, за ковшом пустым,
Забыли кубки круговые,
И брашна неприятны им;
Не слышат вещего Баяна;
Потупили смущенный взгляд:
То три соперника Руслана;
В душе несчастные таят
Любви и ненависти яд.
Один - Рогдай, воитель смелый,
Мечом раздвинувший пределы
Богатых киевских полей;
Другой - Фарлаф, крикун надменный,
В пирах никем не побежденный,
Но воин скромный средь мечей;
Последний, полный страстной думы,
Младой хазарский хан Ратмир:
Все трое бледны и угрюмы,
И пир веселый им не в пир.

Вот кончен он; встают рядами,
Смешались шумными толпами,
И все глядят на молодых:
Невеста очи опустила,
Как будто сердцем приуныла,
И светел радостный жених.
Но тень объемлет всю природу,
Уж близко к полночи глухой;
Бояре, задремав от меду,
С поклоном убрались домой.
Жених в восторге, в упоенье:
Ласкает он в воображенье
Стыдливой девы красоту;
Но с тайным, грустным умиленьем
Великий князь благословеньем
Дарует юную чету.

И вот невесту молодую
Ведут на брачную постель;
Огни погасли… и ночную
Лампаду зажигает Лель.
Свершились милые надежды,
Любви готовятся дары;
Падут ревнивые одежды
На цареградские ковры…
Вы слышите ль влюбленный шопот
И поцелуев сладкий звук
И прерывающийся ропот
Последней робости?… Супруг
Восторги чувствует заране;
И вот они настали… Вдруг
Гром грянул, свет блеснул в тумане,
Лампада гаснет, дым бежит,
Кругом всё смерклось, всё дрожит,
И замерла душа в Руслане. . .
Всё смолкло. В грозной тишине
Раздался дважды голос странный,
И кто-то в дымной глубине
Взвился чернее мглы туманной.
И снова терем пуст и тих;
Встает испуганный жених,
С лица катится пот остылый;
Трепеща, хладною рукой
Он вопрошает мрак немой…
О горе: нет подруги милой!
Хватает воздух он пустой;
Людмилы нет во тьме густой,
Похищена безвестной силой.

Ах, если мученик любви
Страдает страстью безнадежно;
Хоть грустно жить, друзья мои,
Однако жить еще возможно.
Но после долгих, долгих лет
Обнять влюбленную подругу,
Желаний, слез, тоски предмет,
И вдруг минутную супругу
Навек утратить… о друзья,
Конечно лучше б умер я!

Однако жив Руслан несчастный.
Но что сказал великий князь?
Сраженный вдруг молвой ужасной,
На зятя гневом распалясь,
Его и двор он созывает:
“Где, где Людмила?” - вопрошает
С ужасным, пламенным челом.
Руслан не слышит. “Дети, други!
Я помню прежние заслуги:
О, сжальтесь вы над стариком!
Скажите, кто из вас согласен
Скакать за дочерью моей?
Чей подвиг будет не напрасен,
Тому - терзайся, плачь, злодей!
Не мог сберечь жены своей! -
Тому я дам ее в супруги
С полцарством прадедов моих.
Кто ж вызовется, дети, други?..”
“Я”, - молвил горестный жених.
“Я! я!” - воскликнули с Рогдаем
Фарлаф и радостный Ратмир:
„Сейчас коней своих седлаем;
Мы рады весь изъездить мир.
Отец наш, не продлим разлуки;
Не бойся: едем за княжной».
И с благодарностью немой
В слезах к ним простирает руки
Старик, измученный тоской.

Все четверо выходят вместе;
Руслан уныньем как убит;
Мысль о потерянной невесте
Его терзает и мертвит.
Садятся на коней ретивых;
Вдоль берегов Днепра счастливых
Летят в клубящейся пыли;
Уже скрываются вдали;
Уж всадников не видно боле…
Но долго всё еще глядит
Великий князь в пустое поле
И думой им вослед летит.

Руслан томился молчаливо,
И смысл и память потеряв.
Через плечо глядя спесиво
И важно подбочась, Фарлаф
Надувшись ехал за Русланом.
Он говорит: “насилу я
На волю вырвался, друзья!
Ну, скоро ль встречусь с великаном?
Уж то-то крови будет течь,
Уж то-то жертв любви ревнивой!
Повеселись, мой верный меч,
Повеселись, мой конь ретивый!”

Хазарский хан, в уме своем
Уже Людмилу обнимая,
Едва не пляшет над седлом;
В нем кровь играет молодая,
Огня надежды полон взор;
То скачет он во весь опор,
То дразнит бегуна лихого,
Кружит, подъемлет на дыбы,
Иль дерзко мчит на холмы снова.

Рогдай угрюм, молчит - ни слова.
Страшась неведомой судьбы
И мучась ревностью напрасной,
Всех больше беспокоен он,
И часто взор его ужасный
На князя мрачно устремлен.

Соперники одной дорогой
Все вместе едут целый день.
Днепра стал темен брег отлогой;
С востока льется ночи тень;
Туманы над Днепром глубоким;
Пора коням их отдохнуть.
Вот под горой путем широким
Широкий пересекся путь.
“Разъедемся, пopa! - сказали,
Безвестной вверимся судьбе”.
И каждый конь, не чуя стали,
По воле путь избрал себе.

Что делаешь, Руслан несчастный,
Один в пустынной тишине?
Людмилу, свадьбы день ужасный,
Всё, мнится, видел ты во сне.
На брови медный шлем надвинув,
Из мощных рук узду покинув,
Ты шагом едешь меж полей,
И медленно в душе твоей
Надежда гибнет, гаснет вера.

Но вдруг пред витязем пещера
В пещере свет. Он прямо к ней
Идет под дремлющие своды,
Ровесники самой природы.
Вошел с уныньем: что же зрит?
В пещере старец; ясный вид,
Спокойный взор, брада седая;
Лампада перед ним горит;
За древней книгой он сидит,
Ее внимательно читая.
“Добро пожаловать, мой сын! -
Сказал с улыбкой он Руслану:
Уж двадцать лет я здесь один
Во мраке старой жизни вяну;
Но наконец дождался дня,
Давно предвиденного мною,
Мы вместе сведены судьбою;
Садись и выслушай меня.
Руслан, лишился ты Людмилы;
Твой твердый дух теряет силы;
Но зла промчится быстрый миг:
На время рок тебя постиг.
С надеждой, верою веселой
Иди на всё, не унывай;
Вперед! мечом и грудью смелой
Свой путь на полночь пробивай.

Узнай, Руслан: твой оскорбитель -
Волшебник страшный Черномор,
Красавиц давний похититель,
Полнощных обладатель гор.
Еще ничей в его обитель
Не проникал доныне взор;
Но ты, злых козней истребитель,
В нее ты вступишь, и злодей
Погибнет от руки твоей.
Тебе сказать не должен боле:
Судьба твоих грядущих дней,
Мой сын, в твоей отныне воле”.

Наш витязь старцу пал к ногам
И в радости лобзает руку.
Светлеет мир его очам,
И сердце позабыло муку.
Вновь ожил он; и вдруг опять
На вспыхнувшем лице кручина…
“Ясна тоски твоей причина;
Но грусть не трудно разогнать, -
Сказал старик: тебе ужасна
Любовь седого колдуна;
Спокойся, знай: она напрасна
И юной деве не страшна.
Он звезды сводит с небосклона,
Он свистнет - задрожит луна;
Но против времени закона
Его наука не сильна.
Ревнивый, трепетный хранитель
Замков безжалостных дверей,
Он только немощный мучитель
Прелестной пленницы своей.
Вокруг нее он молча бродит,
Клянет жестокий жребий свой…
Но, добрый витязь, день проходит,
А нужен для тебя покой”.

Руслан на мягкий мох ложится
Пред умирающим огнем;
Он ищет позабыться сном,
Вздыхает, медленно вертится..
Напрасно! Витязь наконец:
“Не спится что-то, мой отец!
Что делать: болен я душою,
И сон не в сон, как тошно жить.
Позволь мне сердце освежить
Твоей беседою святою.
Прости мне дерзостный вопрос,
Откройся: кто ты, благодатный
Судьбы наперсник непонятный,
В пустыню кто тебя занес?”

Вздохнув с улыбкою печальной,
Старик в ответ: “любезный сын,
Уж я забыл отчизны дальной
Угрюмый край. Природный финн,
В долинах, нам одним известных,
Гоняя стадо сел окрестных,
В беспечной юности я знал
Одни дремучие дубравы,
Ручьи, пещеры наших скал
Да дикой бедности забавы.
Но жить в отрадной тишине
Дано не долго было мне.

Тогда близ нашего селенья,
Как милый цвет уединенья,
Жила Наина. Меж подруг
Она гремела красотою.
Однажды утренней порою
Свои стада на темный луг
Я гнал, волынку надувая;
Передо мной шумел поток.
Одна, красавица младая
На берегу плела венок.
Меня влекла моя судьбина…
Ах, витязь, то была Наина!
Я к ней - и пламень роковой
За дерзкий взор мне был наградой,
И я любовь узнал душой
С ее небесною отрадой,
С ее мучительной тоской.

Умчалась года половина;
Я с трепетом открылся ей,
Сказал: люблю тебя, Наина.
Но робкой горести моей
Наина с гордостью внимала,
Лишь прелести свои любя,
И равнодушно отвечала:
“Пастух, я не люблю тебя!”

И всё мне дико, мрачно стало:
Родная куща, тень дубров,
Веселы игры пастухов -
Ничто тоски не утешало.
В уныньи сердце сохло, вяло.
И наконец задумал я
Оставить финские поля;
Морей неверные пучины
С дружиной братской переплыть,
И бранной славой заслужить
Вниманье гордое Наины.
Я вызвал смелых рыбаков
Искать опасностей и злата.
Впервые тихий край отцов
Услышал бранный звук булата
И шум немирных челноков.
Я вдаль уплыл, надежды полный,
С толпой бесстрашных земляков;
Мы десять лет снега и волны
Багрили кровию врагов.
Молва неслась: цари чужбины
Страшились дерзости моей;
Их горделивые дружины
Бежали северных мечей.
Мы весело, мы грозно бились,
Делили дани и дары,
И с побежденными садились
За дружелюбные пиры.
Но сердце, полное Наиной,
Под шумом битвы и пиров,
Томилось тайною кручиной,
Искало финских берегов.
Пора домой, сказал я, други!
Повесим праздные кольчуги
Под сенью хижины родной.
Сказал - и весла зашумели;
И, страх оставя за собой,
В залив отчизны дорогой
Мы с гордой радостью влетели.

Сбылись давнишние мечты,
Сбылися пылкие желанья!
Минута сладкого свиданья,
И для меня блеснула ты!
К ногам красавицы надменной
Принес я меч окровавленный,
Кораллы, злато и жемчуг;
Пред нею, страстью упоенный,
Безмолвным роем окруженный
Ее завистливых подруг,
Стоял я пленником послушным,
Но дева скрылась от меня,
Примолвя с видом равнодушным:
“Герой, я не люблю тебя!”

К чему рассказывать, мой сын,
Чего пересказать нет силы?
Ах, и теперь один, один,
Душой уснув, в дверях могилы,
Я помню горесть, и порой,
Как о минувшем мысль родится,
По бороде моей седой
Слеза тяжелая катится.

Но слушай: в родине моей
Между пустынных рыбарей
Наука дивная таится.
Под кровом вечной тишины,
Среди лесов, в глуши далекой
Живут седые колдуны;
К предметам мудрости высокой
Все мысли их устремлены;
Всё слышит голос их ужасный,
Что было и что будет вновь,
И грозной воле их подвластны
И гроб и самая любовь.

И я, любви искатель жадный,
Решился в грусти безотрадной
Наину чарами привлечь
И в гордом сердце девы хладной
Любовь волшебствами зажечь.
Спешил в объятия свободы,
В уединенный мрак лесов;
И там, в ученьи колдунов,
Провел невидимые годы.
Настал давно желанный миг,
И тайну страшную природы
Я светлой мыслию постиг:
Узнал я силу заклинаньям.
Венец любви, венец желаньям!
Теперь, Наина, ты моя!
Победа наша, думал я.
Но в самом деле победитель
Был рок, упорный мой гонитель.

В мечтах надежды молодой,
В восторге пылкого желанья,
Творю поспешно заклинанья,
Зову духов - и в тьме лесной
Стрела промчалась громовая,
Волшебный вихорь поднял вой,
Земля вздрогнула под ногой…
И вдруг сидит передо мной
Старушка дряхлая, седая,
Глазами впалыми сверкая,
С горбом, с трясучей головой,
Печальной ветхости картина.
Ах, витязь, то была Наина!..
Я ужаснулся и молчал,
Глазами страшный призрак мерил,
В сомненьи всё еще не верил
И вдруг заплакал, закричал:
Возможно ль! ах, Наина, ты ли!
Наина, где твоя краса?
Скажи, ужели небеса
Тебя так страшно изменили?
Скажи, давно ль, оставя свет,
Расстался я с душой и с милой?
Давно ли?.. “Ровно сорок лет, -
Был девы роковой ответ: -
Сегодня семьдесят мне било.
Что делать, - мне пищит она, -
Толпою годы пролетели,
Прошла моя, твоя весна -
Мы оба постареть успели.
Но, друг, послушай: не беда
Неверной младости утрата.
Конечно, я теперь седа,
Немножко, может быть, горбата;
Не то, что встарину была,
Не так жива, не так мила;
Зато (прибавила болтунья)
Открою тайну: я колдунья!”

И было в самом деле так.
Немой, недвижный перед нею,
Я совершенный был дурак
Со всей премудростью моею.

Но вот ужасно: колдовство
Вполне свершилось по несчастью.
Мое седое божество
Ко мне пылало новой страстью.
Скривив улыбкой страшный рот,
Могильным голосом урод
Бормочет мне любви признанье.
Вообрази мое страданье!
Я трепетал, потупя взор;
Она сквозь кашель продолжала
Тяжелый, страстный разговор:
“Так, сердце я теперь узнала;
Я вижу, верный друг, оно
Для нежной страсти рождено;
Проснулись чувства, я сгораю
Томлюсь желаньями любви…
Приди в объятия мои…
О милый, милый! умираю…”

И между тем она, Руслан,
Мигала томными глазами;
И между тем за мой кафтан
Держалась тощими руками;
И между тем - я обмирал,
От ужаса, зажмуря очи;
И вдруг терпеть не стало мочи;
Я с криком вырвался, бежал.
Она вослед: “о, недостойный!
Ты возмутил мой век спокойный,
Невинной девы ясны дни!
Добился ты любви Наины,
И презираешь - вот мужчины!
Изменой дышат все они!
Увы, сама себя вини;
Он обольстил меня, несчастный!
Я отдалась любови страстной. ..
Изменник, изверг! о позор!
Но трепещи, девичий вор!”

Так мы расстались. С этих пор
Живу в моем уединенье
С разочарованной душой;
И в мире старцу утешенье
Природа, мудрость и покой.
Уже зовет меня могила;
Но чувства прежние свои
Еще старушка не забыла
И пламя поздное любви
С досады в злобу превратила.
Душою черной зло любя,
Колдунья старая конечно
Возненавидит и тебя;
Но горе на земле не вечно”.

Наш витязь с жадностью внимал
Рассказы старца: ясны очи
Дремотой легкой не смыкал
И тихого полета ночи
В глубокой думе не слыхал.
Но день блистает лучезарный…
Со вздохом витязь благодарный
Объемлет старца-колдуна;
Душа надеждою полна;
Выходит вон. Ногами стиснул
Руслан заржавшего коня,
В седле оправился, присвистнул.
“Отец мой, не оставь меня”.
И скачет по пустому лугу.
Седой мудрец младому другу
Кричит вослед: “счастливый путь!
Прости, люби свою супругу,
Советов старца не забудь!”

Песнь вторая

Соперники в искусстве брани,
Не знайте мира меж собой;
Несите мрачной славе дани,
И упивайтеся враждой!
Пусть мир пред вами цепенеет,
Дивяся грозным торжествам:
Никто о вас не пожалеет,
Никто не помешает вам.
Соперники другого рода,
Вы, рыцари парнасских гор,
Старайтесь не смешить народа
Нескромным шумом ваших ссор;
Бранитесь - только осторожно.
Но вы, соперники в любви,
Живите дружно, если можно!
Поверьте мне, друзья мои:
Кому судьбою непременной
Девичье сердце суждено,
Тот будет мил на зло вселенной;
Сердиться глупо и грешно.

Когда Рогдай неукротимый,
Глухим предчувствием томимый,
Оставя спутников своих,
Пустился в край уединенный
И ехал меж пустынь лесных,
В глубоку думу погруженный
Злой дух тревожил и смущал
Его тоскующую душу,
И витязь пасмурный шептал:
“Убью!.. преграды все разрушу!..
Руслан!.. узнаешь ты меня…
Теперь-то девица поплачет…”
И вдруг, поворотив коня,
Во весь опор назад он скачет.

В то время доблестный Фарлаф,
Всё утро сладко продремав,
Укрывшись от лучей полдневных,
У ручейка, наедине,
Для подкрепленья сил душевных,
Обедал в мирной тишине.
Как вдруг, он видит: кто-то в поле,
Как буря, мчится на коне;
И, времени не тратя боле,
Фарлаф, покинув свой обед,
Копье, кольчугу, шлем, перчатки
Вскочил в седло и без оглядки
Летит - а тот за ним вослед.
“Остановись, беглец бесчестный! -
Кричит Фарлафу неизвестный. -
Презренный, дай себя догнать!
Дай голову с тебя сорвать!”
Фарлаф, узнавши глас Рогдая,
Со страха скорчась, обмирал,
И, верной смерти ожидая,
Коня еще быстрее гнал.
Так точно заяц торопливый,
Прижавши уши боязливо,
По кочкам, полем, сквозь леса
Скачками мчится ото пса.
На месте славного побега
Весной растопленного снега
Потоки мутные текли
И рыли влажну грудь земли.
Ко рву примчался конь ретивый,
Взмахнул хвостом и белой гривой,
Бразды стальные закусил
И через ров перескочил;
Но робкий всадник вверх ногами
Свалился тяжко в грязный ров,
Земли не взвидел с небесами
И смерть принять уж был готов.
Рогдай к оврагу подлетает;
Жестокий меч уж занесен;
“Погибни, трус! умри!” вещает…
Вдруг узнает Фарлафа он;
Глядит, и руки опустились;
Досада, изумленье, гнев
В его чертах изобразились;
Скрипя зубами, онемев,
Герой, с поникшею главою
Скорей отъехав ото рва,
Бесился… но едва, едва
Сам не смеялся над собою.

Тогда он встретил под горой
Старушечку чуть-чуть живую,
Горбатую, совсем седую.
Она дорожною клюкой
Ему на север указала.
“Ты там найдешь его”, сказала.
Рогдай весельем закипел
И к верной смерти полетел.

А наш Фарлаф? Во рву остался,
Дохнуть не смея; про себя
Он, лежа, думал: жив ли я?
Куда соперник злой девался?
Вдруг слышит прямо над собой
Старухи голос гробовой:
“Встань, молодец: все тихо в поле,
Ты никого не встретишь боле;
Я привела тебе коня;
Вставай, послушайся меня”.

Смущенный витязь поневоле
Ползком оставил грязный ров;
Окрестность робко озирая,
Вздохнул и молвил оживая:
“Ну, слава богу, я здоров!”

“Поверь! - старуха продолжала: -
Людмилу мудрено сыскать;
Она далеко забежала;
Не нам с тобой ее достать.
Опасно разъезжать по свету;
Ты, право, будешь сам не рад.
Последуй моему совету,
Ступай тихохонько назад.
Под Киевом, в уединенье,
В своем наследственном селенье
Останься лучше без забот:
От нас Людмила не уйдет”.

Сказав, исчезла. В нетерпенье
Благоразумный наш герой
Тотчас отправился домой,
Сердечно позабыв о славе
И даже о княжне младой;
И шум малейший по дубраве,
Полет синицы, ропот вод
Его бросали в жар и в пот.

Меж тем Руслан далеко мчится;
В глуши лесов, в глуши полей
Привычной думою стремится
К Людмиле, радости своей,
И говорит: “найду ли друга?
Где ты, души моей супруга?
Увижу ль я твой светлый взор?
Услышу ль нежный разговор?
Иль суждено, чтоб чародея
Ты вечной пленницей была
И, скорбной девою старея,
В темнице мрачной отцвела?
Или соперник дерзновенный
Придёт?.. Нет, нет, мой друг бесценный!
Еще при мне мой верный меч,
Еще глава не пала с плеч”.

Однажды, темною порою,
По камням берегом крутым
Наш витязь ехал над рекою.
Всё утихало. Вдруг за ним
Стрелы мгновенное жужжанье,
Кольчуги звон и крик и ржанье
И топот по полю глухой.
“Стой!” грянул голос громовой.
Он оглянулся: в поле чистом,
Подняв копье, летит со свистом
Свирепый всадник, и грозой
Помчался князь ему навстречу.
“Aгa! догнал тебя! постой! -
Кричит наездник удалой: -
Готовься, друг, на смертну сечу;
Теперь ложись средь здешних мест;
А там ищи своих невест”.
Руслан вспылал, вздрогнул от гнева;
Он узнает сей буйный глас…

Друзья мои! а наша дева?
Оставим витязей на час;
О них опять я вспомню вскоре.
А то давно пора бы мне
Подумать о младой княжне
И об ужасном Черноморе.

Моей причудливой мечты
Наперсник иногда нескромный,
Я рассказал, как ночью темной
Людмилы нежной красоты
От воспаленного Руслана
Сокрылись вдруг среди тумана.
Несчастная! когда злодей,
Рукою мощною своей
Тебя сорвав с постели брачной,
Взвился, как вихорь, к облакам
Сквозь тяжкий дым и воздух мрачный
И вдруг умчал к своим горам -
Ты чувств и памяти лишилась
И в страшном замке колдуна,
Безмолвна, трепетна, бледна,
В одно мгновенье очутилась.

С порога хижины моей
Так видел я, средь летних дней,
Когда за курицей трусливой
Султан курятника спесивый,
Петух мой по двору бежал
И сладострастными крылами
Уже подругу обнимал;
Над ними хитрыми кругами
Цыплят селенья старый вор,
Прияв губительные меры,
Носился, плавал коршун серый
И пал как молния на двор.
Взвился, летит. В когтях ужасных
Во тьму расселин безопасных
Уносит бедную злодей.
Напрасно, горестью своей
И хладным страхом пораженный,
Зовет любовницу петух. ..
Он видит лишь летучий пух,
Летучим ветром занесенный.

До утра юная княжна
Лежала, тягостным забвеньем,
Как будто страшным сновиденьем,
Объята - наконец она
Очнулась, пламенным волненьем
И смутным ужасом полна;
Душой летит за наслажденьем,
Кого-то ищет с упоеньем;
“Где ж милый, - шепчет, - где супруг?”
Зовет и помертвела вдруг.
Глядит с боязнию вокруг.
Людмила, где твоя светлица?
Лежит несчастная девица
Среди подушек пуховых,
Под гордой сенью балдахина;
Завесы, пышная перина
В кистях, в узорах дорогих;
Повсюду ткани парчевые;
Играют яхонты, как жар;
Кругом курильницы златые
Подъемлют ароматный пар;
Довольно… благо мне не надо
Описывать волшебный дом;
Уже давно Шехеразада
Меня предупредила в том.
Но светлый терем не отрада,
Когда не видим друга в нём.

Три девы, красоты чудесной,
В одежде легкой и прелестной
Княжне явились, подошли
И поклонились до земли.
Тогда неслышными шагами
Одна поближе подошла;
Княжне воздушными перстами
Златую косу заплела
С искусством, в наши дни не новым,
И обвила венцом перловым
Окружность бледного чела.
За нею, скромно взор склоняя,
Потом приближилась другая;
Лазурный, пышный сарафан
Одел Людмилы стройный стан;
Покрылись кудри золотые,
И грудь, и плечи молодые
Фатой, прозрачной, как туман.
Покров завистливый лобзает
Красы, достойные небес,
И обувь легкая сжимает
Две ножки, чудо из чудес.
Княжне последняя девица
Жемчужный пояс подает.
Меж тем незримая певица
Веселы песни ей поет.
Увы, ни камни ожерелья,
Ни сарафан, ни перлов ряд,
Ни песни лести и веселья
Ее души не веселят;
Напрасно зеркало рисует
Ее красы, ее наряд;
Потупя неподвижный взгляд,
Она молчит, она тоскует.

Те, кои, правду возлюбя,
На темном сердца дне читали,
Конечно знают про себя,
Что если женщина в печали
Сквозь слез, украдкой, как-нибудь,
На зло привычке и рассудку,
Забудет в зеркало взглянуть -
То грустно ей уж не на шутку.

Но вот Людмила вновь одна.
Не зная, что начать, она
К окну решетчату подходит,
И взор ее печально бродит
В пространстве пасмурной дали.
Всё мертво. Снежные равнины
Коврами яркими легли;
Стоят угрюмых гор вершины
В однообразной белизне
И дремлют в вечной тишине;
Кругом не видно дымной кровли,
Не видно путника в снегах,
И звонкий рог веселой ловли
В пустынных не трубит горах;
Лишь изредка с унылым свистом
Бунтует вихорь в поле чистом
И на краю седых небес
Качает обнаженный лес.

В слезах отчаянья, Людмила
От ужаса лицо закрыла.
Увы, что ждет ее теперь!
Бежит в серебряную дверь;
Она с музыкой отворилась,
И наша дева очутилась
В саду. Пленительный предел:
Прекраснее садов Армиды
И тех, которыми владел
Царь Соломон иль князь Тавриды.
Пред нею зыблются, шумят
Великолепные дубровы;
Аллеи пальм и лес лавровый,
И благовонных миртов ряд,
И кедров гордые вершины,
И золотые апельсины
Зерцалом вод отражены;
Пригорки, рощи и долины
Весны огнем оживлены;
С прохладой вьется ветер майский
Средь очарованных полей,
И свищет соловей китайский
Во мраке трепетных ветвей;
Летят алмазные фонтаны
С веселым шумом к облакам;
Под ними блещут истуканы
И, мнится, живы; Фидий сам,
Питомец Феба и Паллады,
Любуясь ими, наконец,
Свой очарованный резец
Из рук бы выронил с досады.
Дробясь о мраморны преграды,
Жемчужной, огненной дугой
Валятся, плещут водопады;
И ручейки в тени лесной
Чуть вьются сонною волной.
Приют покоя и прохлады,
Сквозь вечну зелень здесь и там
Мелькают светлые беседки;
Повсюду роз живые ветки
Цветут и дышат по тропам.
Но безутешная Людмила
Идет, идет и не глядит;
Волшебства роскошь ей постыла,
Ей грустен неги светлый вид;
Куда, сама не зная, бродит,
Волшебный сад кругом обходит,
Свободу горьким дав слезам,
И взоры мрачные возводит
К неумолимым небесам.
Вдруг осветился взор прекрасный;
К устам она прижала перст;
Казалось, умысел ужасный
Рождался… Страшный путь отверст:
Высокий мостик над потоком
Пред ней висит на двух скалах;
В уныньи тяжком и глубоком
Она подходит - и в слезах
На воды шумные взглянула,
Ударила, рыдая, в грудь,
В волнах решилась утонуть,
Однако в воды не прыгнула
И дале продолжала путь.

Моя прекрасная Людмила,
По солнцу бегая с утра,
Устала, слезы осушила,
В душе подумала: пора!
На травку села, оглянулась -
И вдруг над нею сень шатра,
Шумя, с прохладой развернула
Обед роскошный перед ней;
Прибор из яркого кристалла;
И в тишине из-за ветвей
Незрима арфа заиграла.
Дивится пленная княжна,
Но втайне думает она:
“Вдали от милого, в неволе,
Зачем мне жить на свете боле?
О ты, чья гибельная страсть
Меня терзает и лелеет,
Мне не страшна злодея власть,
Людмила умереть умеет!
Не нужно мне твоих шатров,
Ни скучных песен, ни пиров -
Не стану есть, не буду слушать,
Умру среди твоих садов!”
Подумала - и стала кушать.

Княжна встает, и вмиг шатер,
И пышной роскоши прибор,
И звуки арфы… всё пропало;
Попрежнему все тихо стало;
Людмила вновь одна в садах
Скитается из рощи в рощи;
Меж тем в лазурных небесах
Плывет луна, царица нощи,
Находит мгла со всех сторон
И тихо на холмах почила;
Княжну невольно клонит сон,
И вдруг неведомая сила
Нежней, чем вешний ветерок,
Ее на воздух поднимает,
Несет по воздуху в чертог
И осторожно опускает
Сквозь фимиам вечерних роз
На ложе грусти, ложе слез.
Три девы вмиг опять явились
И вкруг нее засуетились,
Чтоб на ночь пышный снять убор;
Но их унылый, смутный взор
И принужденное молчанье
Являли втайне состраданье
И немощный судьбам укор.
Но поспешим: рукой их нежной
Раздета сонная княжна;
Прелестна прелестью небрежной,
В одной сорочке белоснежной
Ложится почивать она.
Со вздохом девы поклонились,
Скорей как можно удалились
И тихо притворили дверь.
Что ж наша пленница теперь!
Дрожит как лист, дохнуть не смеет;
Хладеют перси, взор темнеет;
Мгновенный сон от глаз бежит;
Не спит, удвоила вниманье,
Недвижно в темноту глядит…
Всё мрачно, мертвое молчанье!
Лишь сердца слышит трепетанье…
И мнится… шепчет тишина;
Идут - идут к ее постеле;
В подушки прячется княжна -
И вдруг… о страх!.. и в самом деле
Раздался шум; озарена
Мгновенным блеском тьма ночная,
Мгновенно дверь отворена;
Безмолвно, гордо выступая,
Нагими саблями сверкая,
Арапов длинный ряд идет
Попарно, чинно, сколь возможно,
И на подушках осторожно
Седую бороду несет;
И входит с важностью за нею,
Подъяв величественно шею,
Горбатый карлик из дверей:
Его-то голове обритой,
Высоким колпаком покрытой,
Принадлежала борода.
Уж он приближился: тогда
Княжна с постели соскочила,
Седого карлу за колпак
Рукою быстрой ухватила,
Дрожащий занесла кулак
И в страхе завизжала так,
Что всех арапов оглушила.
Трепеща, скорчился бедняк,
Княжны испуганной бледнее;
Зажавши уши поскорее,
Хотел бежать, но в бороде
Запутался, упал и бьется;
Встает, упал; такой беде
Арапов черный рой мятется,
Шумят, толкаются, бегут,
Хватают колдуна в охапку
И вон распутывать несут,
Оставя у Людмилы шапку.

Но что-то добрый витязь наш?
Вы помните ль неждану встречу?
Бери свой быстрый карандаш,
Рисуй, Орловский, ночь и сечу!
При свете трепетном луны
Сразились витязи жестоко;
Сердца их гневом стеснены,
Уж копья брошены далеко,
Уже мечи раздроблены,
Кольчуги кровию покрыты,
Щиты трещат, в куски разбиты…
Они схватились на конях;
Взрывая к небу черный прах,
Под ними борзы кони бьются;
Борцы, недвижно сплетены,
Друг друга стиснув, остаются,
Как бы к седлу пригвождены;
Их члены злобой сведены;
Переплелись и костенеют;
По жилам быстрый огнь бежит;
На вражьей груди грудь дрожит -
И вот колеблются, слабеют -
Кому-то пасть… вдруг витязь мой,
Вскипев, железною рукой
С седла наездника срывает,
Подъемлет, держит над собой
И в волны с берега бросает.
“Погибни! - грозно восклицает; -
Умри, завистник злобный мой!”

Ты догадался, мой читатель,
С кем бился доблестный Руслан:
То был кровавых битв искатель,
Рогдай, надежда киевлян,
Людмилы мрачный обожатель.
Он вдоль днепровских берегов
Искал соперника следов;
Нашел, настиг, но прежня сила
Питомцу битвы изменила,
И Руси древний удалец
В пустыне свой нашел конец.
И слышно было, что Рогдая
Тех вод русалка молодая
На хладны перси приняла
И, жадно витязя лобзая,
На дно со смехом увлекла,
И долго после, ночью темной,
Бродя близ тихих берегов,
Богатыря призрак огромный
Пугал пустынных рыбаков.

Песнь третия

Напрасно вы в тени таились
Для мирных, счастливых друзей,
Стихи мои! Вы не сокрылись
От гневных зависти очей.
Уж бледный критик, ей в услугу,
Вопрос мне сделал роковой:
Зачем Русланову подругу,
Как бы на смех ее супругу,
Зову и девой и княжной?
Ты видишь, добрый мой читатель,
Тут злобы черную печать!
Скажи, Зоил, скажи, предатель,
Ну как и что мне отвечать?
Красней, несчастный, бог с тобою!
Красней, я спорить не хочу;
Довольный тем, что прав душою,
В смиренной кротости молчу.
Но ты поймешь меня, Климена,
Потупишь томные глаза,
Ты, жертва скучного Гимена…
Я вижу: тайная слеза
Падет на стих мой, сердцу внятный;
Ты покраснела, взор погас;
Вздохнула молча… вздох понятный!
Ревнивец: бойся, близок час;
Амур с Досадой своенравной
Вступили в смелый заговор,
И для главы твоей бесславной
Готов уж мстительный убор.

Уж утро хладное сияло
На темени полнощных гор;
Но в дивном замке всё молчало.
В досаде скрытой Черномор,
Без шапки, в утреннем халате,
Зевал сердито на кровати.
Вокруг брады его седой
Рабы толпились молчаливы,
И нежно гребень костяной
Расчесывал ее извивы;
Меж тем, для пользы и красы,
На бесконечные усы
Лились восточны ароматы,
И кудри хитрые вились;
Как вдруг, откуда ни возьмись,
В окно влетает змий крылатый:
Гремя железной чешуей,
Он в кольца быстрые согнулся
И вдруг Наиной обернулся
Пред изумленною толпой.
“Приветствую тебя, - сказала, -
Собрат, издавна чтимый мной!
Досель я Черномора знала
Одною громкою молвой;
Но тайный рок соединяет
Теперь нас общею враждой;
Тебе опасность угрожает,
Нависла туча над тобой;
И голос оскорбленной чести
Меня к отмщению зовет”.

Со взором, полным хитрой лести
Ей карла руку подаст,
Вещая: “дивная Наина!
Мне драгоценен твой союз.
Мы посрамим коварство Финна;
Но мрачных козней не боюсь;
Противник слабый мне не страшен;
Узнай чудесный жребий мой:
Сей благодатной бородой
Недаром Черномор украшен.
Доколь власов ее седых
Враждебный меч не перерубит,
Никто из витязей лихих,
Никто из смертных не погубит
Малейших замыслов моих;
Моею будет век Людмила,
Руслан же гробу обречен!”
И мрачно ведьма повторила:
“Погибнет он! погибнет он!”
Потом три раза прошипела,
Три раза топнула ногой
И черным змием улетела.

Блистая в ризе парчевой,
Колдун, колдуньей ободренный,
Развеселясь, решился вновь
Нести к ногам девицы пленной
Усы, покорность и любовь.
Разряжен карлик бородатый,
Опять идет в ее палаты;
Проходит длинный комнат ряд:
Княжны в них нет. Он дале, в сад,
В лавровый лес, к решетке сада,
Вдоль озера, вкруг водопада,
Под мостики, в беседки… нет!
Княжна ушла, пропал и след!
Кто выразит его смущенье,
И рев, и трепет исступленья?
С досады дня не взвидел он.
Раздался карлы дикий стон:
“Сюда, невольники, бегите!
Сюда, надеюсь я на вас!
Сейчас Людмилу мне сыщите!
Скорее, слышите ль? сейчас!
Не то - шутите вы со мною -
Всех удавлю вас бородою!”

Читатель, расскажу ль тебе,
Куда красавица девалась?
Всю ночь она своей судьбе
В слезах дивилась и - смеялась.
Ее пугала борода,
Но Черномор уж был известен,
И был смешон, а никогда
Со смехом ужас несовместен.
Навстречу утренним лучам
Постель оставила Людмила
И взор невольный обратила
К высоким, чистым зеркалам;
Невольно кудри золотые
С лилейных плеч приподняла;
Невольно волосы густые
Рукой небрежной заплела;
Свои вчерашние наряды
Нечаянно в углу нашла;
Вздохнув, оделась и с досады
Тихонько плакать начала;
Однако с верного стекла
Вздыхая не сводила взора,
И девице пришло на ум,
В волненьи своенравных дум,
Примерить шапку Черномора.
Всё тихо, никого здесь нет;
Никто на девушку не взглянет…
А девушке в семнадцать лет
Какая шапка не пристанет!
Рядиться никогда не лень!
Людмила шапкой завертела;
На брови, прямо, набекрень,
И задом наперед надела.
И что ж? о чудо старых дней!
Людмила в зеркале пропала;
Перевернула - перед ней
Людмила прежняя предстала;
Назад надела - снова нет;
Сняла - я в зеркале! “Прекрасно!
Добро, колдун, добро, мой свет!
Теперь мне здесь уж безопасно;
Теперь избавлюсь от хлопот!”
И шапку старого злодея
Княжна, от радости краснея,
Надела задом наперед.

Но возвратимся же к герою.
Не стыдно ль заниматься нам
Так долго шапкой, бородою,
Руслана поруча судьбам?
Свершив с Рогдаем бой жестокий,
Проехал он дремучий лес;
Пред ним открылся дол широкий
При блеске утренних небес.
Трепещет витязь поневоле:
Он видит старой битвы поле.
Вдали всё пусто; здесь и там
Желтеют кости; по холмам
Разбросаны колчаны, латы;
Где сбруя, где заржавый щит;
В костях руки здесь меч лежит;
Травой оброс там шлем косматый,
И старый череп тлеет в нем;
Богатыря там остов целый
С его поверженным конем
Лежит недвижный; копья, стрелы
В сырую землю вонзены,
И мирный плющ их обвивает…
Ничто безмолвной тишины
Пустыни сей не возмущает,
И солнце с ясной вышины
Долину смерти озаряет.

Со вздохом витязь вкруг себя
Взирает грустными очами.
“О поле, поле, кто тебя
Усеял мертвыми костями?
Чей борзый конь тебя топтал
В последний час кровавой битвы?
Кто на тебе со славой пал?
Чьи небо слышало молитвы?
Зачем же, поле, смолкло ты
И поросло травой забвенья?..
Времен от вечной темноты,
Быть может, нет и мне спасенья!
Быть может, на холме немом
Поставят тихий гроб Русланов,
И струны громкие Баянов
Не будут говорить о нем!”

Но вскоре вспомнил витязь мой,
Что добрый меч герою нужен
И даже панцирь; а герой
С последней битвы безоружен.
Обходит поле он вокруг;
В кустах, среди костей забвенных,
В громаде тлеющих кольчуг,
Мечей и шлемов раздробленных
Себе доспехов ищет он.
Проснулись гул и степь немая,
Поднялся в поле треск и звон;
Он поднял щит, не выбирая,
Нашел и шлем и звонкий рог;
Но лишь меча сыскать не мог.
Долину брани объезжая,
Он видит множество мечей,
Но все легки, да слишком малы,
А князь красавец был не вялый,
Не то, что витязь наших дней.
Чтоб чем-нибудь играть от скуки,
Копье стальное взял он в руки,
Кольчугу он надел на грудь
И далее пустился в путь.

Уж побледнел закат румяный
Над усыпленною землей;
Дымятся синие туманы
И всходит месяц золотой;
Померкла степь. Тропою темной
Задумчив едет наш Руслан
И видит: сквозь ночной туман
Вдали чернеет холм огромный
И что-то страшное храпит.
Он ближе к холму, ближе - слышит:
Чудесный холм как будто дышит.
Руслан внимает и глядит
Бестрепетно, с покойным духом;
Но, шевеля пугливым ухом,
Конь упирается, дрожит,
Трясет упрямой головою,
И грива дыбом поднялась.
Вдруг холм, безоблачной луною
В тумане бледно озарясь,
Яснеет; смотрит храбрый князь -
И чудо видит пред собою.
Найду ли краски и слова?
Пред ним живая голова.
Огромны очи сном объяты;
Храпит, качая шлем пернатый,
И перья в темной высоте,
Как тени, ходят, развеваясь.
В своей ужасной красоте
Над мрачной степью возвышаясь,
Безмолвием окружена,
Пустыни сторож безымянной,
Руслану предстоит она
Громадой грозной и туманной.
В недоуменьи хочет он
Таинственный разрушить сон.
Вблизи осматривая диво,
Объехал голову кругом
И стал пред носом молчаливо;
Щекотит ноздри копием,
И, сморщась, голова зевнула,
Глаза открыла и чихнула…
Поднялся вихорь, степь дрогнула,
Взвилася пыль; с ресниц, с усов,
С бровей слетела стая сов;
Проснулись рощи молчаливы,
Чихнуло эхо - конь ретивый
Заржал, запрыгал, отлетел,
Едва сам витязь усидел,
И вслед раздался голос шумный:
“Куда ты, витязь неразумный?
Ступай назад, я не шучу!
Как раз нахала проглочу!”
Руслан с презреньем оглянулся,
Браздами удержал коня
И с гордым видом усмехнулся.
“Чего ты хочешь от меня? -
Нахмурясь, голова вскричала. -
Вот гостя мне судьба послала!
Послушай, убирайся прочь!
Я спать хочу, теперь уж ночь,
Прощай!” Но витязь знаменитый,
Услыша грубые слова,
Воскликнул с важностью сердитой:
“Молчи, пустая голова!
Слыхал я истину бывало:
Хоть лоб широк, да мозгу мало!
Я еду, еду, не свищу,
А как наеду, не спущу!”

Тогда, от ярости немея,
Стесненной злобой пламенея,
Надулась голова; как жар,
Кровавы очи засверкали;
Напенясь, губы задрожали,
Из уст, ушей поднялся пар -
И вдруг она, что было мочи,
Навстречу князю стала дуть;
Напрасно конь, зажмуря очи,
Склонив главу, натужа грудь,
Сквозь вихорь, дождь и сумрак ночи
Неверный продолжает путь;
Объятый страхом, ослепленный,
Он мчится вновь, изнеможенный,
Далече в поле отдохнуть.
Вновь обратиться витязь хочет -
Вновь отражен, надежды нет!
А голова ему вослед,
Как сумасшедшая, хохочет,
Гремит: “ай, витязь! ай герой!
Куда ты? тише, тише, стой!
Эй, витязь, шею сломишь даром;
Не трусь, наездник, и меня
Порадуй хоть одним ударом,
Пока не заморил коня”.
И между тем она героя
Дразнила страшным языком.
Руслан, досаду в сердце кроя;
Грозит ей молча копием,
Трясет его рукой свободной,
И, задрожав, булат холодный
Вонзился в дерзостный язык.
И кровь из бешеного зева
Рекою побежала вмиг.
От удивленья, боли, гнева,
В минуту дерзости лишась,
На князя голова глядела,
Железо грызла и бледнела.
В спокойном духе горячась,
Так иногда средь нашей сцены
Плохой питомец Мельпомены,
Внезапным свистом оглушен,
Уж ничего не видит он,
Бледнеет, ролю забывает,
Дрожит, поникнув головой,
И заикаясь умолкает
Перед насмешливой толпой.
Счастливым пользуясь мгновеньем,
К объятой голове смущеньем,
Как ястреб богатырь летит
С подъятой, грозною десницей
И в щеку тяжкой рукавицей
С размаха голову разит;
И степь ударом огласилась;
Кругом росистая трава
Кровавой пеной обагрилась,
И, зашатавшись, голова
Перевернулась, покатилась,
И шлем чугунный застучал.
Тогда на месте опустелом
Меч богатырский засверкал.
Наш витязь в трепете веселом
Его схватил и к голове
По окровавленной траве
Бежит с намереньем жестоким
Ей нос и уши обрубить;
Уже Руслан готов разить,
Уже взмахнул мечом широким -
Вдруг, изумленный, внемлет он
Главы молящей жалкий стон…
И тихо меч он опускает,
В нем гнев свирепый умирает,
И мщенье бурное падет
В душе, моленьем усмиренной:
Так на долине тает лед,
Лучом полудня пораженный.

“Ты вразумил меня, герой, -
Со вздохом голова сказала: -
Твоя десница доказала,
Что я виновен пред тобой;
Отныне я тебе послушен;
Но, витязь, будь великодушен!
Достоин плача жребий мой.
И я был витязь удалой!
В кровавых битвах супостата
Себе я равного не зрел;
Счастлив, когда бы не имел
Соперником меньшого брата!
Коварный, злобный Черномор,
Ты, ты всех бед моих виною!
Семейства нашего позор,
Рожденный карлой, с бородою,
Мой дивный рост от юных дней
Не мог он без досады видеть
И стал за то в душе своей
Меня, жестокий, ненавидеть.
Я был всегда немного прост,
Хотя высок; а сей несчастный,
Имея самый глупый рост,
Умен как бес - и зол ужасно.
Притом же, знай, к моей беде,
В его чудесной бороде
Таится сила роковая,
И, всё на свете презирая,
Доколе борода цела -
Изменник не страшится зла.
Вот он однажды с видом дружбы
“Послушай, - хитро мне сказал, -
Не откажись от важной службы:
Я в черных книгах отыскал,
Что за восточными горами
На тихих моря берегах,
В глухом подвале, под замками
Хранится меч - и что же? страх!
Я разобрал во тьме волшебной,
Что волею судьбы враждебной
Сей меч известен будет нам;
Что нас он обоих погубит:
Мне бороду мою отрубит,
Тебе главу; суди же сам,
Сколь важно нам приобретенье
Сего созданья злых духов!”
“Ну, что же? где тут затрудненье? -
Сказал я карле, - я готов;
Иду, хоть за пределы света”.
И сосну на плечо взвалил,
А на другое для совета
Злодея брата посадил;
Пустился в дальную дорогу,
Шагал, шагал и, слава богу,
Как бы пророчеству на зло,
Всё счастливо сначало шло.
За отдаленными горами
Нашли мы роковой подвал;
Я разметал его руками
И потаенный меч достал.
Но нет! судьба того хотела:
Меж нами ссора закипела -
И было, признаюсь, о чем!
Вопрос: кому владеть мечом?
Я спорил, карла горячился;
Бранились долго; наконец
Уловку выдумал хитрец,
Притих и будто бы смягчился.
“Оставим бесполезный спор, -
Сказал мне важно Черномор: -
Мы тем союз наш обесславим;
Рассудок в мире жить велит;
Судьбе решить мы предоставим,
Кому сей меч принадлежит.
К земле приникнем ухом оба
(Чего не выдумает злоба!),
И кто услышит первый звон,
Тот и владей мечом до гроба”.
Сказал и лег на землю он.
Я сдуру также растянулся;
Лежу, не слышу ничего,
Смекая: обману его!
Но сам жестоко обманулся.
Злодей в глубокой тишине,
Привстав, на цыпочках ко мне
Подкрался сзади, размахнулся;
Как вихорь свистнул острый меч,
И прежде, чем я оглянулся,
Уж голова слетела с плеч -
И сверхъестественная сила
В ней жизни дух остановила
Мой остов тернием оброс;
Вдали, в стране, людьми забвенной,
Истлел мой прах непогребенный;
Но злобный карла перенес
Меня в сей край уединенный,
Где вечно должен был стеречь
Тобой сегодня взятый меч.
О витязь! Ты храним судьбою,
Возьми его, и бог с тобою!
Быть может, на своем пути
Ты карлу-чародея встретишь -
Ах, если ты его заметишь,
Коварству, злобе отомсти!
И наконец я счастлив буду,
Спокойно мир оставлю сей -
И в благодарности моей
Твою пощечину забуду”.

Песнь четвертая

Я каждый день, восстав от сна,
Благодарю сердечно бога
За то, что в наши времена
Волшебников не так уж много.
К тому же - честь и слава им! -
Женитьбы наши безопасны…
Их замыслы не так ужасны
Мужьям, девицам молодым.
Но есть волшебники другие,
Которых ненавижу я:
Улыбка, очи голубые
И голос милый - о друзья!
Не верьте им: они лукавы!
Страшитесь, подражая мне,
Их упоительной отравы,
И почивайте в тишине.

Поэзии чудесный гений,
Певец таинственных видений,
Любви, мечтаний и чертей,
Могил и рая верный житель,
И музы ветреной моей
Наперсник, пестун и хранитель!
Прости мне, северный Орфей,
Что в повести моей забавной
Теперь вослед тебе лечу
И лиру музы своенравной
Во лжи прелестной обличу.

Друзья мои, вы все слыхали,
Как бесу в древни дни злодей
Предал сперва себя с печали,
А там и души дочерей;
Как после щедрым подаяньем,
Молитвой, верой, и постом,
И непритворным покаяньем
Снискал заступника в святом;
Как умер он и как заснули
Его двенадцать дочерей:
И нас пленили, ужаснули
Картины тайных сих ночей,
Сии чудесные виденья,
Сей мрачный бес, сей божий гнев,
Живые грешника мученья
И прелесть непорочных дев.
Мы с ними плакали, бродили
Вокруг зубчатых замка стен,
И сердцем тронутым любили
Их тихий сон, их тихий плен;
Душой Вадима призывали,
И пробужденье зрели их,
И часто инокинь святых
На гроб отцовский провожали.
И что ж, возможно ль?.. нам солгали!
Но правду возвещу ли я?

Младой Ратмир, направя к югу
Нетерпеливый бег коня,
Уж думал пред закатом дня
Нагнать Русланову супругу.
Но день багряный вечерел;
Напрасно витязь пред собою
В туманы дальние смотрел:
Всё было пусто над рекою.
Зари последний луч горел
Над ярко-позлащенным бором.
Наш витязь мимо черных скал
Тихонько проезжал и взором
Ночлега меж дерев искал.
Он на долину выезжает
И видит: замок на скалах
Зубчаты стены возвышает;
Чернеют башни на углах;
И дева по стене высокой,
Как в море лебедь одинокой,
Идет, зарей освещена;
И девы песнь едва слышна
Долины в тишине глубокой.

“Ложится в поле мрак ночной;
Уж поздно, путник молодой!
Укройся в терем наш отрадный.

“Здесь ночью нега и покой,
А днем и шум и пированье.
Приди на дружное признанье,
Приди, о путник молодой!

“У нас найдешь красавиц рой;
Их нежны речи и лобзанье.
Приди на тайное призванье,
Приди, о путник молодой!

“Тебе мы с утренней зарей
Наполним кубок на прощанье.
Приди на мирное призванье,
Приди, о путник молодой!

“Ложится в поле мрак ночной;
От волн поднялся ветер хладный.
Уж поздно, путник молодой!
Укройся в терем наш отрадный”.

Она манит, она поет;
И юный хан уж под стеною:
Его встречают у ворот
Девицы красные толпою;
При шуме ласковых речей
Он окружен; с него не сводят
Они пленительных очей;
Две девицы коня уводят;
В чертоги входит хан младой,
За ним отшельниц милых рой;
Одна снимает шлем крылатый,
Другая кованые латы,
Та меч берет, та пыльный щит;
Одежда неги заменит
Железные доспехи брани.
Но прежде юношу ведут
К великолепной русской бани.
Уж волны дымные текут
В ее серебряные чаны,
И брызжут хладные фонтаны;
Разостлан роскошью ковер;
На нем усталый хан ложится;
Прозрачный пар над ним клубится
Потупя неги полный взор,
Прелестные, полунагие,
В заботе нежной и немой,
Вкруг хана девы молодые
Теснятся резвою толпой.
Над рыцарем иная машет
Ветвями молодых берез,
И жар от них душистый пашет;
Другая соком вешних роз
Усталы члены прохлаждает
И в ароматах потопляет
Темнокудрявые власы.
Восторгом витязь упоенный
Уже забыл Людмилы пленной
Недавно милые красы;
Томится сладостным желаньем;
Бродящий взор его блестит,
И, полный страстным ожиданьем,
Он тает сердцем, он горит.

Но вот выходит он из бани.
Одетый в бархатные ткани,
В кругу прелестных дев, Ратмир
Садится за богатый пир.
Я не Омер: в стихах высоких
Он может воспевать один
Обеды греческих дружин
И звон и пену чаш глубоких.
Милее, по следам Парни,
Мне славить лирою небрежной
И наготу в ночной тени,
И поцелуй любови нежной!
Луною замок озарен;
Я вижу терем отдаленный,
Где витязь томный, воспаленный
Вкушает одинокий сон;
Его чело, его ланиты
Мгновенным пламенем горят;
Его уста полуоткрыты
Лобзанье тайное манят;
Он страстно, медленно вздыхает,
Он видит их - и в пылком сне
Покровы к сердцу прижимает.
Но вот в глубокой тишине
Дверь отворилась: пол ревнивый
Скрыпит под ножкой торопливой,
И при серебряной луне
Мелькнула дева. Сны крылаты,
Сокройтесь, отлетите прочь!
Проснись - твоя настала ночь!
Проснися - дорог миг утраты!..
Она подходит, он лежит
И в сладострастной неге дремлет;
Покров его с одра скользит,
И жаркий пух чело объемлет.
В молчаньи дева перед ним
Стоит недвижно, бездыханна,
Как лицемерная Диана
Пред милым пастырем своим;
И вот она, на ложе хана
Коленом опершись одним,
Вздохнув, лицо к нему склоняет
С томленьем, с трепетом живым,
И сон счастливца прерывает
Лобзаньем страстным и немым…

Но, други, девственная лира
Умолкла под моей рукой;
Слабеет робкий голос мой -
Оставим юного Ратмира;
Не смею песней продолжать:
Руслан нас должен занимать,
Руслан, сей витязь беспримерный,
В душе герой, любовник верный.
Упорным боем утомлен,
Под богатырской головою
Он сладостный вкушает сон.
Но вот уж раннею зарею
Сияет тихий небосклон;
Всё ясно; утра луч игривый
Главы косматый лоб златит.
Руслан встает, и конь ретивый
Уж витязя стрелою мчит.

И дни бегут; желтеют нивы;
С дерев спадает дряхлый лист;
В лесах осенний ветра свист
Певиц пернатых заглушает;
Тяжелый, пасмурный туман
Нагие холмы обвивает;
Зима приближилась - Руслан
Свой путь отважно продолжает
На дальный север; с каждым днем
Преграды новые встречает:
То бьется он с богатырем,
То с ведьмою, то с великаном,
То лунной ночью видит он,
Как будто сквозь волшебный сон,
Окружены седым туманом,
Русалки, тихо на ветвях
Качаясь, витязя младого
С улыбкой хитрой на устах
Манят, не говоря ни слова…
Но тайным промыслом храним,
Бесстрашный витязь невредим;
В его душе желанье дремлет,
Он их не видит, им не внемлет,
Одна Людмила всюду с ним.

Но между тем, никем не зрима,
От нападений колдуна
Волшебной шапкою хранима,
Что делает моя княжна,
Моя прекрасная Людмила?
Она, безмолвна и уныла,
Одна гуляет по садам,
О друге мыслит и вздыхает,
Иль, волю дав своим мечтам,
К родимым киевским полям
В забвеньи сердца улетает;
Отца и братьев обнимает,
Подружек видит молодых
И старых мамушек своих -
Забыты плен и разлученье!
Но вскоре бедная княжна
Свое теряет заблужденье
И вновь уныла и одна.
Рабы влюбленного злодея,
И день и ночь, сидеть не смея,
Меж тем по замку, по садам
Прелестной пленницы искали,
Метались, громко призывали,
Однако всё по пустякам.
Людмила ими забавлялась:
В волшебных рощах иногда
Без шапки вдруг она являлась
И кликала: “сюда, сюда!”
И все бросались к ней толпою;
Но в сторону - незрима вдруг -
Она неслышною стопою
От хищных убегала рук.
Везде всечасно замечали
Ее минутные следы:
То позлащенные плоды
На шумных ветвях исчезали,
То капли ключевой воды
На луг измятый упадали:
Тогда наверно в замке знали,
Что пьет иль кушает княжна.
На ветвях кедра иль березы
Скрываясь по ночам, она
Минутного искала сна -
Но только проливала слезы,
Звала супруга и покой,
Томилась грустью и зевотой,
И редко, редко пред зарей,
Склонясь ко древу головой,
Дремала тонкою дремотой;
Едва редела ночи мгла,
Людмила к водопаду шла
Умыться хладною струею:
Сам карла утренней порою
Однажды видел из палат,
Как под невидимой рукою
Плескал и брызгал водопад.
С своей обычною тоскою
До новой ночи, здесь и там,
Она бродила по садам;
Нередко под вечер слыхали
Ее приятный голосок;
Нередко в рощах поднимали
Иль ею брошенный венок,
Или клочки персидской шали,
Или заплаканный платок.

Жестокой страстью уязвленный,
Досадой, злобой омраченный,
Колдун решился наконец
Поймать Людмилу непременно.
Так Лемноса хромой кузнец,
Прияв супружеский венец
Из рук прелестной Цитереи,
Раскинул сеть ее красам,
Открыв насмешливым богам
Киприды нежные затеи…

Скучая, бедная княжна
В прохладе мраморной беседки
Сидела тихо близ окна
И сквозь колеблемые ветки
Смотрела на цветущий луг.
Вдруг слышит - кличут: “милый друг!”
И видит верного Руслана.
Его черты, походка, стан;
Но бледен он, в очах туман,
И на бедре живая рана -
В ней сердце дрогнуло. “Руслан!
Руслан!.. он точно!” И стрелою
К супругу пленница летит,
В слезах, трепеща, говорит:
“Ты здесь… ты ранен… что с тобою?”
Уже достигла, обняла:
О ужас… призрак исчезает!
Княжна в сетях; с ее чела
На землю шапка упадает.
Хладея, слышит грозный крик
„Она моя!” и в тот же миг
Зрит колдуна перед очами.
Раздался девы жалкий стон,
Падет без чувств - и дивный сон
Объял несчастную крылами.

Что будет с бедною княжной!
О страшный вид: волшебник хилый (3)
Ласкает дерзостной рукой
Младые прелести Людмилы!
Ужели счастлив будет он?
Чу… вдруг раздался рога звон,
И кто-то карлу вызывает.
В смятеньи, бледный чародей
На деву шапку надевает;
Трубят опять; звучней, звучней!
И он летит к безвестной встрече,
Закинув бороду за плечи.

Песнь пятая

Ax, как мила моя княжна!
Мне нрав ее всего дороже:
Она чувствительна, скромна,
Любви супружеской верна,
Немножко ветрена… так что же?
Еще милее тем она.
Всечасно прелестию новой
Умеет нас она пленить;
Скажите: можно ли сравнить
Ее с Дельфирою суровой?
Одной - судьба послала дар
Обворожать сердца и взоры;
Ее улыбка, разговоры
Во мне любви рождают жар.
А та - под юбкою гусар,
Лишь дайте ей усы да шпоры!
Блажен, кого под вечерок
В уединенный уголок
Моя Людмила поджидает
И другом сердца назовет;
Но, верьте мне, блажен и тот,
Кто от Дельфиры убегает
И даже с нею незнаком.
Да, впрочем, дело не о том!
Но кто трубил? Кто чародея
На сечу грозну вызывал?
Кто колдуна перепугал?
Руслан. Он, местью пламенея,
Достиг обители злодея.
Уж витязь под горой стоит,
Призывный рог, как буря, воет,
Нетерпеливый конь кипит
И снег копытом мочным роет.
Князь карлу ждет. Внезапно он
По шлему крепкому стальному
Рукой незримой поражен;
Удар упал подобно грому;
Руслан подъемлет смутный взор
И видит - прямо над главою -
С подъятой, страшной булавою
Летает карла Черномор.
Щитом покрывшись, он нагнулся,
Мечом потряс и замахнулся;
Но тот взвился под облака;
На миг исчез - и свысока
Шумя летит на князя снова.
Проворный витязь отлетел,
И в снег с размаха рокового
Колдун упал - да там и сел;
Руслан, не говоря ни слова,
С коня долой, к нему спешит,
Поймал, за бороду хватает,
Волшебник силится, кряхтит
И вдруг с Русланом улетает…
Ретивый конь вослед глядит;
Уже колдун под облаками;
На бороде герой висит;
Летят над мрачными лесами,
Летят над дикими горами,
Летят над бездною морской;
От напряженья костенея,
Руслан за бороду злодея
Упорной держится рукой.
Меж тем, на воздухе слабея
И силе русской изумясь,
Волшебник гордому Руслану
Коварно молвит: “слушай, князь!
Тебе вредить я перестану;
Младое мужество любя,
Забуду всё, прощу тебя,
Спущусь - но только с уговором…”
“Молчи, коварный чародей! -
Прервал наш витязь: - с Черномором,
С мучителем жены своей,
Руслан не знает договора!
Сей грозный меч накажет вора.
Лети хоть до ночной звезды,
А быть тебе без бороды!”
Боязнь объемлет Черномора;
В досаде, в горести немой,
Напрасно длинной бородой
Усталый карла потрясает:
Руслан ее не выпускает
И щиплет волосы порой.
Два дни колдун героя носит,
На третий он пощады просит:
“О рыцарь, сжалься надо мной;
Едва дышу; нет мочи боле;
Оставь мне жизнь, в твоей я воле;
Скажи - спущусь, куда велишь…”
“Теперь ты наш: ага, дрожишь!
Смирись, покорствуй русской силе!
Неси меня к моей Людмиле”.

Смиренно внемлет Черномор;
Домой он с витязем пустился;
Летит - и мигом очутился
Среди своих ужасных гор.
Тогда Руслан одной рукою
Взял меч сраженной головы
И, бороду схватив другою,
Отсек ее, как горсть травы.
“Знай наших! - молвил он жестоко, -
Что, хищник, где твоя краса?
Где сила?” и на шлем высокой
Седые вяжет волоса;
Свистя зовет коня лихого;
Веселый конь летит и ржет;
Наш витязь карлу чуть живого
В котомку за седло кладет,
А сам, боясь мгновенья траты,
Спешит на верх горы крутой,
Достиг, и с радостной душой
Летит в волшебные палаты.
Вдали завидя шлем брадатый,
Залог победы роковой,
Пред ним арапов чудный рой,
Толпы невольниц боязливых,
Как призраки, со всех сторон
Бегут - и скрылись. Ходит он
Один средь храмин горделивых,
Супругу милую зовет -
Лишь эхо сводов молчаливых
Руслану голос подает;
В волненьи чувств нетерпеливых
Он отворяет двери в сад -
Идет, идет - и не находит;
Кругом смущенный взор обводит -
Всё мертво: рощицы молчат,
Беседки пусты; на стремнинах,
Вдоль берегов ручья, в долинах,
Нигде Людмилы следу нет,
И ухо ничего не внемлет.
Внезапный князя хлад объемлет,
В очах его темнеет свет,
В уме возникли мрачны думы…
“Быть может, горесть… плен угрюмый…
Минута… волны…” В сих мечтах
Он погружен. С немой тоскою
Поникнул витязь головою;
Его томит невольный страх;
Недвижим он, как мертвый камень;
Мрачится разум; дикий пламень
И яд отчаянной любви
Уже текут в его крови.
Казалось - тень княжны прекрасной
Коснулась трепетным устам…
И вдруг, неистовый, ужасный,
Стремится витязь по садам;
Людмилу с воплем призывает,
С холмов утесы отрывает,
Всё рушит, всё крушит мечом -
Беседки, рощи упадают,
Древа, мосты в волнах ныряют,
Степь обнажается кругом!
Далеко гулы повторяют
И рев, и треск, и шум, и гром;
Повсюду меч звенит и свищет,
Прелестный край опустошен -
Безумный витязь жертвы ищет,
С размаха вправо, влево он
Пустынный воздух рассекает…
И вдруг - нечаянный удар
С княжны невидимой сбивает
Прощальный Черномора дар…
Волшебства вмиг исчезла сила:
В сетях открылася Людмила!
Не веря сам своим очам,
Нежданным счастьем упоенный,
Наш витязь падает к ногам
Подруги верной, незабвенной,
Целует руки, сети рвет,
Любви, восторга слезы льет,
Зовет ее - но дева дремлет,
Сомкнуты очи и уста,
И сладострастная мечта
Младую грудь ее подъемлет.
Руслан с нее не сводит глаз,
Его терзает вновь кручина. ..
Но вдруг знакомый слышит глас
Глас добродетельного Финна:

“Мужайся, князь! В обратный путь
Ступай со спящею Людмилой;
Наполни сердце новой силой,
Любви и чести верен будь.
Небесный гром на злобу грянет,
И воцарится тишина -
И в светлом Киеве княжна
Перед Владимиром восстанет
От очарованного сна”.

Руслан, сим гласом оживленный,
Берет в объятия жену,
И тихо с ношей драгоценной
Он оставляет вышину
И сходит в дол уединенный.

В молчаньи, с карлой за седлом,
Поехал он своим путем;
В его руках лежит Людмила
Свежа, как вешняя заря,
И на плечо богатыря
Лицо спокойное склонила.
Власами, свитыми в кольцо,
Пустынный ветерок играет;
Как часто грудь ее вздыхает!
Как часто тихое лицо
Мгновенной розою пылает!
Любовь и тайная мечта
Русланов образ ей приносят,
И с томным шопотом уста
Супруга имя произносят…
В забвеньи сладком ловит он
Её волшебное дыханье,
Улыбку, слезы, нежный стон
И сонных персей волнованье…

Меж тем, по долам, по горам,
И в белый день, и по ночам,
Наш витязь едет непрестанно.
Еще далек предел желанный,
А дева спит. Но юный князь,
Бесплодным пламенем томясь,
Ужель, страдалец постоянный,
Супругу только сторожил
И в целомудренном мечтанье,
Смирив нескромное желанье,
Свое блаженство находил?
Монах, который сохранил
Потомству верное преданье
О славном витязе моем,
Нас уверяет смело в том:
И верю я! Без разделенья
Унылы, грубы наслажденья:
Мы прямо счастливы вдвоем.
Пастушки, сон княжны прелестной
Не походил на ваши сны,
Порой томительной весны,
На мураве, в тени древесной.
Я помню маленький лужок
Среди березовой дубравы,
Я помню темный вечерок,
Я помню Лиды сон лукавый…
Ах, первый поцелуй любви,
Дрожащий, легкий, торопливый,
Не разогнал, друзья мои,
Ее дремоты терпеливой…
Но полно, я болтаю вздор!
К чему любви воспоминанье?
Ее утеха и страданье
Забыты мною с давних пор;
Теперь влекут мое вниманье
Княжна, Руслан и Черномор.

Пред ними стелется равнина,
Где ели изредка взошли;
И грозного холма вдали
Чернеет круглая вершина
Небес на яркой синеве.
Руслан глядит - и догадался,
Что подъезжает к голове;
Быстрее борзый конь помчался
Уж видно чудо из чудес;
Она глядит недвижным оком;
Власы ее как черный лес,
Поросший на челе высоком;
Ланиты жизни лишены,
Свинцовой бледностью покрыт
Уста огромные открыты,
Огромны зубы стеснены…
Над полумертвой головою
Последний день уж тяготел.
К ней храбрый витязь прилетел
С Людмилой, с карлой за спинок
Он крикнул: “здравствуй, голова!
Я здесь! наказан твой изменник!
Гляди: вот он, злодей наш пленник!”
И князя гордые слова
Ее внезапно оживили,
На миг в ней чувство разбудили,
Очнулась будто ото сна,
Взглянула, страшно застонала…
Узнала витязя она
И брата с ужасом узнала.
Надулись ноздри; на щеках
Багровый огнь еще родился,
И в умирающих глазах
Последний гнев изобразился.
В смятеньи, в бешенстве немом
Она зубами скрежетала
И брату хладным языком
Укор невнятный лепетала…
Уже ее в тот самый час
Кончалось долгое страданье:
Чела мгновенный пламень гас,
Слабело тяжкое дыханье,
Огромный закатился взор,
И вскоре князь и Черномор
Узрели смерти содроганье…
Она почила вечным сном.
В молчаньи витязь удалился;
Дрожащий карлик за седлом
Не смел дышать, не шевелился
И чернокнижным языком
Усердно демонам молился.

На склоне темных берегов
Какой-то речки безымянной,
В прохладном сумраке лесов,
Стоял поникшей хаты кров,
Густыми соснами венчанный.
В теченьи медленном река
Вблизи плетень из тростника
Волною сонной омывала
И вкруг него едва журчала
При легком шуме ветерка.
Долина в сих местах таилась,
Уединенна и темна;
И там, казалось, тишина
С начала мира воцарилась.
Руслан остановил коня.
Всё было тихо, безмятежно;
От рассветающего дня
Долина с рощею прибрежной
Сквозь утренний сияла дым.
Руслан на луг жену слагает,
Садится близ нее, вздыхает
С уныньем сладким и немым;
И вдруг он видит пред собою
Смиренный парус челнока
И слышит песню рыбака
Над тихоструйною рекою.
Раскинув невод по волнам,
Рыбак, на весла наклоненный,
Плывет к лесистым берегам,
К порогу хижины смиренной.
И видит добрый князь Руслан:
Челнок ко брегу приплывает;
Из темной хаты выбегает
Младая дева; стройный стан,
Власы, небрежно распущенны,
Улыбка, тихий взор очей,
И грудь, и плечи обнаженны,
Всё мило, всё пленяет в ней.
И вот они, обняв друг друга,
Садятся у прохладных вод,
И час беспечного досуга
Для них с любовью настает.
Но в изумленьи молчаливом
Кого же в рыбаке счастливом
Наш юный витязь узнает?
Хазарский хан, избранный славой,
Ратмир, в любви, в войне кровавой
Его соперник молодой,
Ратмир в пустыне безмятежной
Людмилу, славу позабыл
И им навеки изменил
В объятиях подруги нежной.

Герой приближился, и вмиг
Отшельник узнает Руслана,
Встает, летит. Раздался крик…
И обнял князь младого хана.
“Что вижу я? - спросил герой
Зачем ты здесь, зачем оставил
Тревоги жизни боевой
И меч, который ты прославил?”
“Мой друг, - ответствовал рыбак, -
Душе наскучил бранной славы
Пустой и гибельный призрак.
Поверь: невинные забавы,
Любовь и мирные дубравы
Милее сердцу во сто крат -
Теперь, утратив жажду брани,
Престал платить безумству дани,
И, верным счастием богат,
Я всё забыл, товарищ милый,
Всё, даже прелести Людмилы”.
“Любезный хан, я очень рад! -
Сказал Руслан; - она со мною”.
“Возможно ли, какой судьбою?
Что слышу? Русская княжна…
Она с тобою, где ж она?
Позволь… но нет, боюсь измены;
Моя подруга мне мила;
Моей счастливой перемены
Она виновницей была;
Она мне жизнь, она мне радость!
Она мне возвратила вновь
Мою утраченную младость,
И мир, и чистую любовь.
Напрасно счастье мне сулили
Уста волшебниц молодых;
Двенадцать дев меня любили:
Я для нее покинул их;
Оставил терем их веселый,
В тени хранительных дубров;
Сложил и меч и шлем тяжелый,
Забыл и славу и врагов.
Отшельник мирный и безвестный,
Остался в счастливой глуши,
С тобой, друг милый, друг прелестный,
С тобою, свет моей души!”

Пастушка милая внимала
Друзей открытый разговор
И, устремив на хана взор,
И улыбалась и вздыхала.

Рыбак и витязь на брегах
До темной ночи просидели
С душой и сердцем на устах -
Часы невидимо летели.
Чернеет лес, темна гора;
Встает луна - всё тихо стало.
Герою в путь давно пора -
Накинув тихо покрывало
На деву спящую, Руслан
Идет и на коня садится;
Задумчиво безмолвный хан
Душой вослед ему стремится,
Руслану счастия, побед
И славы и любви желает…
И думы гордых, юных лет
Невольной грустью оживляет…

Зачем судьбой не суждено
Моей непостоянной лире
Геройство воспевать одно
И с ним (незнаемые в мире)
Любовь и дружбу старых лет?
Печальной истины поэт,
Зачем я должен для потомств
Порок и злобу обнажать
И тайны козни вероломства
В правдивых песнях обличать?

Княжны искатель недостойный,
Охоту к славе потеряв,
Никем не знаемый Фарлаф
В пустыне дальней и спокойной
Скрывался и Наины ждал.
И час торжественный настал.
К нему волшебница явилась,
Вещая: “знаешь ли меня?
Ступай за мной; седлай коня!”
И ведьма кошкой обратилась;
Оседлан конь, она пустилась;
Тропами мрачными дубрав
За нею следует Фарлаф.

Долина тихая дремала,
В ночной одетая туман,
Луна во мгле перебегала
Из тучи в тучу и курган
Мгновенным блеском озаряла.
Под ним в безмолвии Руслан
Сидел с обычною тоскою
Пред усыпленною княжною.
Глубоку думу думал он,
Мечты летели за мечтами,
И неприметно веял сон
Над ним холодными крылами.
На деву смутными очами
В дремоте томной он взглянул
И, утомленною главою
Склонясь к ногам ее, заснул.

И снится вещий сон герою:
Он видит, будто бы княжна
Над страшной бездны глубиною
Стоит недвижна и бледна…
И вдруг Людмила исчезает,
Стоит один над бездной он…
Знакомый глас, призывный стон
Из тихой бездны вылетает…
Руслан стремится за женой;
Стремглав летит во тьме глубокой.
И видит вдруг перед собой:
Владимир, в гриднице высокой,
В кругу седых богатырей,
Между двенадцатью сынами,
С толпою названных гостей
Сидит за браными столами.
И так же гневен старый князь,
Как в день ужасный расставанья,
И все сидят не шевелясь,
Не смея перервать молчанья.
Утих веселый шум гостей,
Не ходит чаша круговая…
И видит он среди гостей
В бою сраженного Рогдая:
Убитый, как живой, сидит;
Из опененного стакана
Он, весел, пьет и не глядит
На изумленного Руслана.
Князь видит и младого хана,
Друзей и недругов… и вдруг
Раздался гуслей беглый звук
И голос вещего Баяна,
Певца героев и забав.
Вступает в гридницу Фарлаф,
Ведет он за руку Людмилу;
Но старец, с места не привстав,
Молчит, склонив главу унылу,
Князья, бояре - все молчат,
Душевные движенья кроя.
И всё исчезло - смертный хлад
Объемлет спящего героя.
В дремоту тяжко погружен,
Он льет мучительные слезы,
В волненьи мыслит: это coн!
Томится, но зловещей грезы,
Увы, прервать не в силах он.

Луна чуть светит над горою;
Объяты рощи темнотою,
Долина в мертвой тишине…
Изменник едет на коне.

Перед ним открылася поляна;
Он видит сумрачный курган;
У ног Людмилы спит Руслан,
И ходит конь кругом кургана
Фарлаф с боязнию глядит;
В тумане ведьма исчезает,
В нем сердце замерло, дрожи
Из хладных рук узду роняет,
Тихонько обнажает меч,
Готовясь витязя без боя
С размаха надвое рассечь…
К нему подъехал. Конь героя,
Врага почуя, закипел,
Заржал и топнул. Знак напрасный!
Руслан не внемлет; сон ужасный,
Как груз, над ним отяготел!..
Изменник, ведьмой ободренный,
Герою в грудь рукой презренной
Вонзает трижды хладну сталь…
И мчится боязливо вдаль
С своей добычей драгоценной.

Всю ночь бесчувственный Руслан
Лежал во мраке под горою.
Часы летели. Кровь рекою
Текла из воспаленных ран.
Поутру, взор открыв туманный,
Пуская тяжкий, слабый стон,
С усильем приподнялся он,
Взглянул, поник главою бранной -
И пал недвижный, бездыханный.

Песнь шестая

Ты мне велишь, о друг мой нежный,
На лире легкой и небрежной
Старинны были напевать
И музе верной посвящать
Часы бесценного досуга…
Ты знаешь, милая подруга:
Поссорясь с ветреной молвой,
Твой друг, блаженством упоенный,
Забыл и труд уединенный,
И звуки лиры дорогой.
От гармонической забавы
Я, негой упоен, отвык…
Дышу тобой - и гордой славы
Невнятен мне призывный клик
Меня покинул тайный гений
И вымыслов, и сладких дум;
Любовь и жажда наслаждений
Одни преследуют мой ум.
Но ты велишь, но ты любила
Рассказы прежние мои,
Преданья славы и любви;
Мой богатырь, моя Людмила,
Владимир, ведьма, Черномор,
И Финна верные печали
Твое мечтанье занимали;
Ты, слушая мой легкий вздор,
С улыбкой иногда дремала;
Но иногда свой нежный взор
Нежнее на певца бросала…
Решусь; влюбленный говорун,
Касаюсь вновь ленивых струн;
Сажусь у ног твоих и снова
Бренчу про витязя младого.

Но что сказал я? Где Руслан?
Лежит он мертвый в чистом поле;
Уж кровь его не льется боле,
Над ним летает жадный вран,
Безгласен рог, недвижны латы,
Не шевелится шлем косматый!

Вокруг Руслана ходит конь,
Поникнув гордой головою,
В его глазах исчез огонь!
Не машет гривой золотою,
Не тешится, не скачет он,
И ждет, когда Руслан воспрянет…
Но князя крепок хладный сон,
И долго щит его не грянет.

А Черномор? Он за седлом,
В котомке, ведьмою забытый,
Еще не знает ни о чем;
Усталый, сонный и сердитый
Княжну, героя моего
Бранил от скуки молчаливо;
Не слыша долго ничего,
Волшебник выглянул - о диво!
Он видит, богатырь убит;
В крови потопленный лежит;
Людмилы нет, всё пусто в поле;
Злодей от радости дрожит
И мнит: свершилось, я на воле!
Но старый карла был неправ.

Меж тем, Наиной осененный
С Людмилой, тихо усыпленной
Стремится к Киеву Фарлаф:
Летит, надежды, страха полный;
Пред ним уже днепровски волны
В знакомых пажитях шумят;
Уж видит златоверхий град;
Уже Фарлаф по граду мчится,
И шум на стогнах восстает;
В волненьи радостном народ
Валит за всадником, теснится;
Бегут обрадовать отца:
И вот изменник у крыльца.

Влача в душе печали бремя,
Владимир-солнышко в то время
В высоком тереме своем
Сидел, томясь привычной думой.
Бояре, витязи кругом
Сидели с важностью угрюмой.
Вдруг внемлет он: перед крыльцом
Волненье, крики, шум чудесный;
Дверь отворилась; перед ним
Явился воин неизвестный;
Все встали с топотом глухим
И вдруг смутились, зашумели:
“Людмила здесь! Фарлаф… ужели?”
В лице печальном изменясь,
Встает со стула старый князь,
Спешит тяжелыми шагами
К несчастной дочери своей,
Подходит; отчими руками
Он хочет прикоснуться к ней;
Но дева милая не внемлет,
И очарованная дремлет
В руках убийцы - все глядят
На князя в смутном ожиданьи;
И старец беспокойный взгляд
Вперил на витязя в молчаньи.
Но, хитро перст к устам прижав,
“Людмила спит, - сказал Фарлаф: -
Я так нашел ее недавно
В пустынных муромских лесах
У злого лешего в руках;
Там совершилось дело славно;
Три дня мы билися; луна
Над боем трижды подымалась;
Он пал, а юная княжна
Мне в руки сонною досталась;
И кто прервет сей дивный сон?
Когда настанет пробужденье?
Не знаю - скрыт судьбы закон!
А нам надежда и терпенье
Одни остались в утешенье”.

И вскоре с вестью роковой
Молва по граду полетела;
Народа пестрою толпой
Градская площадь закипела;
Печальный терем всем открыт;
Толпа волнуется, валит
Туда, где на одре высоком,
На одеяле парчевом
Княжна лежит во сне глубоком;
Князья и витязи кругом
Стоят унылы; гласы трубны,
Рога, тимпаны, гусли, бубны
Гремят над нею; старый князь,
Тоской тяжелой изнурясь,
К ногам Людмилы сединами
Приник с безмолвными слезами;
И бледный близ него Фарлаф
В немом раскаяньи, в досаде,
Трепещет, дерзость потеряв.

Настала ночь. Никто во граде
Очей бессонных не смыкал;
Шумя, теснились все друг к другу:
О чуде всякой толковал;
Младой супруг свою супругу
В светлице скромной забывал.
Но только свет луны двурогой
Исчез пред утренней зарей,
Весь Киев новою тревогой
Смутился! Клики, шум и вой
Возникли всюду. Киевляне
Толпятся на стене градской…
И видят: в утреннем тумане
Шатры белеют за рекой;
Щиты, как зарево, блистают,
В полях наездники мелькают,
Вдали подъемля черный прах;
Идут походные телеги,
Костры пылают на холмах.
Беда: восстали печенеги!

Но в это время вещий Финн,
Духов могучий властелин,
В своей пустыне безмятежной,
С спокойным сердцем ожидал,
Чтоб день судьбины неизбежной,
Давно предвиденный, восстал.

В немой глуши степей горючих,
За дальной цепью диких гор,
Жилища ветров, бурь гремучих,
Куда и ведьмы смелый взор
Проникнуть в поздний час боится,
Долина чудная таится,
И в той долине два ключа:
Один течет волной живою,
По камням весело журча,
Тот льется мертвою водою.
Кругом всё тихо, ветры спят,
Прохлада вешняя не веет,
Столетни сосны не шумят,
Не вьются птицы, лань не смеет
В жар летний пить из тайных вод;
Чета духов с начала мира,
Безмолвная на лоне мира,
Дремучий берег стережет…
С двумя кувшинами пустыми
Предстал отшельник перед ними;
Прервали духи давний сон
И удалились страха полны.
Склонившись, погружает он
Сосуды в девственные волны;
Наполнил, в воздухе пропал,
И очутился в два мгновенья
В долине, где Руслан лежал
В крови, безгласный, без движенья;
И стал над рыцарем старик,
И вспрыснул мертвою водою,
И раны засияли вмиг,
И труп чудесной красотою
Процвел; тогда водой живою
Героя старец окропил,
И бодрый, полный новых сил,
Трепеща жизнью молодою,
Встает Руслан, на ясный день
Очами жадными взирает,
Как безобразный сон, как тень,
Перед ним минувшее мелькает.
Но где Людмила? Он один!
В нем сердце вспыхнув замирает.
Вдруг витязь вспрянул; вещий Финн
Его зовет и обнимает:
“Судьба свершилась, о мой сын!
Тебя блаженство ожидает;
Тебя зовет кровавый пир;
Твой грозный меч бедою грянет;
На Киев снидет кроткий мир,
И там она тебе предстанет.
Возьми заветное кольцо,
Коснися им чела Людмилы,
И тайных чар исчезнут силы,
Врагов смутит твое лицо,
Настанет мир, погибнет злоба.
Достойны счастья будьте оба!
Прости надолго, витязь мой!
Дай руку… там, за дверью гроба
Не прежде - свидимся с тобой!”
Сказал, исчезнул. Упоенный
Восторгом пылким и немым,
Руслан, для жизни пробужденный,
Подъемлет руки вслед за ним.. .
Но ничего не слышно боле!
Руслан один в пустынном поле;
Запрыгав, с карлой за седлом,
Русланов конь нетерпеливый
Бежит и ржет, махая гривой;
Уж князь готов, уж он верхом,
Уж он летит живой и здравый
Через поля, через дубравы.

Но между тем какой позор
Являет Киев осажденный?
Там, устремив на нивы взор,
Народ, уныньем пораженный,
Стоит на башнях и стенах
И в страхе ждет небесной казни;
Стенанья робкие в домах,
На стогнах тишина боязни;
Один, близ дочери своей,
Владимир в горестной молитве;
И храбрый сонм богатырей
С дружиной верною князей
Готовится к кровавой битве.

И день настал. Толпы врагов
С зарею двинулись с холмов;
Неукротимые дружины,
Волнуясь, хлынули с равнины
И потекли к стене градской;
Во граде трубы загремели,
Бойцы сомкнулись, полетели
Навстречу рати удалой,
Сошлись - и заварился бой.
Почуя смерть, взыграли кони,
Пошли стучать мечи о брони;
Со свистом туча стрел взвилась,
Равнина кровью залилась;
Стремглав наездники помчались,
Дружины конные смешались;
Сомкнутой, дружною стеной
Там рубится со строем строй;
Со всадником там пеший бьется;
Там конь испуганный несется;
Там русский пал, там печенег;
Там клики битвы, там побег;
Тот опрокинут булавою;
Тот легкой поражен стрелою;
Другой, придавленный щитом,
Растоптан бешеным конем…
И длился бой до темной ночи;
Ни враг, ни наш не одолел!
За грудами кровавых тел
Бойцы сомкнули томны очи,
И крепок был их бранный сон;
Лишь изредка на поле битвы
Был слышен падших скорбный стон
И русских витязей молитвы.

Бледнела утренняя тень,
Волна сребрилася в потоке,
Сомнительный рождался день
На отуманенном востоке.
Яснели холмы и леса,
И просыпались небеса.
Еще в бездейственном покое
Дремало поле боевое;
Вдруг сон прервался: вражий стан
С тревогой шумною воспрянул,
Внезапный крик сражений грянул;
Смутилось сердце киевлян;
Бегут нестройными толпами
И видят: в поле меж врагами,
Блистая в латах, как в огне,
Чудесный воин на коне
Грозой несется, колет, рубит,
В ревущий рог, летая, трубит…
То был Руслан. Как божий гром,
Наш витязь пал на басурмана;
Он рыщет с карлой за седлом
Среди испуганного стана.
Где ни просвищет грозный меч,
Где конь сердитый ни промчится,
Везде главы слетают с плеч
И с воплем строй на строй валится;
В одно мгновенье бранный луг
Покрыт холмами тел кровавых,
Живых, раздавленных, безглавых,
Громадой копий, стрел, кольчуг.
На трубный звук, на голос боя
Дружины конные славян
Помчались по следам героя,
Сразились… гибни, басурман!
Объемлет ужас печенегов;
Питомцы бурные набегов
Зовут рассеянных коней,
Противиться не смеют боле
И с диким воплем в пыльном поле
Бегут от киевских мечей,
Обречены на жертву аду;
Их сонмы русский меч казнит;
Ликует Киев… Но по граду
Могучий богатырь летит;
В деснице держит меч победный;
Копье сияет как звезда;
Струится кровь с кольчуги медной;
На шлеме вьется борода;
Летит, надеждой окриленный,
По стогнам шумным в княжий дом.
Народ, восторгом упоенный,
Толпится с кликами кругом,
И князя радость оживила.
В безмолвный терем входит он,
Где дремлет чудным сном Людмила.
Владимир, в думу погружен,
У ног ее стоял унылый.
Он был один. Его друзей
Война влекла в поля кровавы.
Но с ним Фарлаф, чуждаясь славы
Вдали от вражеских мечей,
В душе презрев тревоги стана,
Стоял на страже у дверей.
Едва злодей узнал Руслана,
В нем кровь остыла, взор погас,
В устах открытых замер глас,
И пал без чувств он на колена…
Достойной казни ждет измена!
Но, помня тайный дар кольца,
Руслан летит к Людмиле спящей,
Ее спокойного лица
Касается рукой дрожащей…
И чудо: юная княжна,
Вздохнув, открыла светлы очи!
Казалось, будто бы она
Дивилася столь долгой ночи;
Казалось, что какой-то сон
Ее томил мечтой неясной,
И вдруг узнала - это он!
И князь в объятиях прекрасной.
Воскреснув пламенной душой,
Руслан не видит, не внимает,
И старец в радости немой,
Рыдая, милых обнимает.

Чем кончу длинный мой paccказ?
Ты угадаешь, друг мой милый!
Неправый старца гнев погас,
Фарлаф пред ним и пред Людмилой
У ног Руслана объявил
Свой стыд и мрачное злодейство;
Счастливый князь ему простил;
Лишенный силы чародейства,
Был принят карла во дворец;
И, бедствий празднуя конец,
Владимир в гриднице высокой
Запировал в семье своей.

Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой.

Эпилог

Так, мира житель равнодушный,
На лоне праздной тишины,
Я славил лирою послушной
Преданья темной старины.
Я пел - и забывал обиды
Слепого счастья и врагов,
Измены ветреной Дориды
И сплетни шумные глупцов.
На крыльях вымысла носимый,
Ум улетал за край земной;
И между тем грозы незримой
Сбиралась туча надо мной!..
Я погибал… Святой хранитель
Первоначальных, бурных дней,
О дружба, нежный утешитель
Болезненной души моей!
Ты умолила непогоду;
Ты сердцу возвратила мир;
Ты сохранила мне свободу,
Кипящей младости кумир!
Забытый светом и молвою,
Далече от брегов Невы,
Теперь я вижу пред собою
Кавказа гордые главы.
Над их вершинами крутыми,
На скате каменных стремнин,
Питаюсь чувствами немыми
И чудной прелестью картин
Природы дикой и угрюмой;
Душа, как прежде, каждый час
Полна томительною думой -
Но огнь поэзии погас.
Ищу напрасно впечатлений:
Она прошла, пора стихов,
Пора любви, веселых снов,
Пора сердечных вдохновений!
Восторгов краткий день протек -
И скрылась от меня навек
Богиня тихих песнопений…

В 1817 г. Пушкин начал самую большую свою поэму - «Руслан и Людмила» - и писал ее целых три года. Это были годы подъема революционных настроений среди дворянской молодежи, когда создавались тайные кружки и общества, подготовившие декабрьское восстание 1825 г. Пушкин, не будучи членом Тайного общества, был одним из крупнейших деятелей этого движения. Он единственный в эти годы (до ссылки на юг) писал революционные стихи, которые тотчас в рукописных копиях расходились по всей стране. Но и в легальной, печатной литературе Пушкину пришлось вести борьбу с реакционными идеями. Поэма «Руслан и Людмила» вышла в свет в начале августа 1820 года. Это было первое крупное произведение Пушкина. Вместе с темпушкинскаяпоэма явилась разрешением назревшего в литературе вопроса о новой поэме, и по своему содержанию и по форме противоположной старой классической поэме. «Русланом и Людмилой» был определен, в основных чертах, тот новый тип поэмы, который господствовал потом на протяжении двух-трех десятков лет. Новым был стих «Руслана и Людмилы» - четырехстопный рифмованный ямб, которому Пушкин придал свободное лирическое движение, не стесненное строфическим делением и правильным чередованием рифм. До «Руслана» четырехстопный ямб применялся только в лирических жанрах, в балладах и т. д. «Русланом и Людмилой» обозначена также заметная веха в истории развития русского литературного языка. Хотя в языке этой поэмы имеются признаки поэтического языка и Батюшкова и Жуковского, однако в нем отчетливо обнаруживается стремление к сближению живой народной речи и литературного языка. Имеются в поэме отчасти и славянизмы вроде «глас», «млад» и т. д. Пушкин увеличивал этим гибкость языкового материала. Но он допускал славянизмы как стилистический элемент, оттенявший серьезность и трагизм. Что касается «просторечия», то к нему Пушкин обнаружил наибольшее тяготение. Не только целые эпизоды поэмы написаны сплошь живым, разговорным языком (например, Людмила у зеркала с шапкой-невидимкой), но элементами разговорной речи пересыпаны разные виды фразеологии, причем местами выражения доведены до предельной степени простого, «бытового» говора. Так разрушалась Пушкиным карамзинская система салонного языка. Пушкин свой сказочно-былинный сюжет стремится вдвинуть в определенные исторические рамки. В шестой песне «Руслана и Людмилы» исправлен обычный былинный анахронизм; здесь изображается осада Киева печенегами, а не татарами, как в былинах. В литературном отношении эта поэма была смелой оппозицией и «классикам» и Жуковскому. Своим «Русланом» Пушкин стремился освободить русскую поэму от влияния классицизма и немецкого мистического романтизма и направить ее по пути романтизма боевого и протестующего. Победа Пушкина была решающая: она на многие годы определила дальнейшее развитие русской литературы. Туманной сказочности «Двенадцати спящих дев» и пассивно-мечтательному романтизму Жуковского Пушкин противопоставлял «историзм», которому подчинен был фантастический сюжет его поэмы, жизнерадостную романтику и задорную насмешливость. Самым резким проявлением полемической направленности «Руслана и Людмилы» была пародия на «Двенадцать спящих дев» Жуковского в четвертой песне поэмы. «Обличая» мистическую «прелестную ложь» Жуковского и подменяя религиозные мотивы эротическими, Пушкин этим самым заявлял протест против немецкого мистического романтизма. В 1817 г. Жуковский напечатал фантастическую поэму «Вадим» - вторую часть большой поэмы «Двенадцать спящих дев» (первая часть ее - «Громобой» - вышла еще в 1811 г.). Стоя на консервативных позициях, Жуковский хотел этим произведением увести молодежь от политических действий в область романтических, религиозно-окрашенных мечтаний. Его герой - идеальный юноша, стремящийся к подвигам и в то же время чувствующий в своей душе таинственный зов к чему-то неизвестному, потустороннему. Он преодолевает все земные соблазны и, следуя неуклонно этому зову, находит счастье в мистическом соединении с одной из двенадцати дев, которых он пробуждает от их чудесного сна. Действие поэмы происходит то в Киеве, то в Новгороде. Вадим побеждает великана и спасает киевскую княжну, которую предназначает ему в жены ее отец. Эта реакционная поэма написана с большой поэтической силой, прекрасными стихами, и Пушкин имел все основания опасаться сильнейшего влияния ее на развитие молодой русской литературы. К тому же «Вадим» был в то время единственным крупным произведением, созданным представителем новой литературной школы, только что окончательно победившей в борьбе с классицизмом. На «Вадима» Пушкин ответил «Русланом и Людмилой», тоже сказочной поэмой из той же эпохи, c рядом сходных эпизодов. Но все ее идейное содержание резко полемично по отношению к идеям Жуковского. Вместо таинственно-мистических чувств и почти бесплотных образов - у Пушкина все земное, материальное; вся поэма наполнена шутливой, озорной эротикой (описание свадебной ночи Руслана, приключения Ратмира у двенадцати дев, попытки Черномора овладеть спящей Людмилой). Полемический смысл поэмы вполне раскрывается в начале четвертой песни, где поэт прямо указывает на объект этой полемики - поэму Жуковского «Двенадцать спящих дев» - и издевательски пародирует ее, превращая ее героинь, мистически настроенных чистых дев в легкомысленных обитательниц придорожной «гостиницы», заманивающих к себе путников. Остроумная, искрящаяся весельем поэма Пушкина сразу рассеяла мистический туман, окруживший в поэме Жуковского народные сказочные мотивы и образы. После «Руслана и Людмилы» стало уже невозможно использовать их для воплощения реакционных религиозных идей. Добродушный Жуковский сам признал свое поражение в этой литературной борьбе, подарив Пушкину свой портрет с надписью: «Победителю ученику от побежденного учителя». Эта поэма поставила Пушкина на первое место среди русских поэтов. О нем стали писать и в западноевропейских журналах.